Сибирский папа

Терентьева Наталия

– О чем думаешь? – Гена заглядывал мне в лицо.

– О бедах человечества.

Гена насупился, не поверил. Я вздохнула – не могу сейчас доказывать то, что в другой ситуации было бы очевидным. Если бы Гена чувствовал меня так, как мои родители чувствуют друг друга. Я решила вернуться к теме, которая меня волновала сейчас не меньше, чем глобальные беды Земли и ее обитателей.

– Ген, может, ты ошибся, не понял чего-то насчет моего отца? Мне казалось, что он чем-то гораздо более серьезным занимается.

– Я целый вечер сидел! – обиженно ответил Гена. – До трех ночи!

– Молодец, хакер! – хмыкнула я. –

Спасибо!

– Пожалуйста, я же ради тебя это делал.

– А два других ООО?

– Там вообще что-то непонятное, но мне показалось, что это перепродажа леса.

– Леса?!

– Ну да, а что такого? Многие сейчас лес перепродают…

– В смысле рубят и продают?

– Не сами. Ну, я не знаю… Какая тебе разница?

Я решила, что Гена наверняка что-то не так понял. Ни снэки, ни вырубка леса не могут быть делом моего отца. Он порядочный, надежный, в нем есть уверенность, сила, что-то очень правильное и, главное, близкое мне. Я спрошу его и, я уверена, окажется, что он занимается чем-то полезным и хорошим – строит, восстанавливает заброшенные заводы. А если и продает, то что-то нужное – полезные продукты, одежду или мебель. Гена наверняка не туда посмотрел, не то прочитал. Или вообще говорит всё нарочно, чтобы позлить меня – у него это самая любимая пристройка. Злить и потом удивляться, почему же я не разговариваю голосом Дюймовочки, и не улыбаюсь робко, и не хлопаю длинными синими ресницами, на которых блестят капельки слез и росы.

Кащей тем временем прислал мне сообщение, в котором был только знак вопроса. Как это верно. Если очень коротко определить мое самочувствие сейчас, то как раз знак вопроса и получится.

Я хотела вернуться в гостиницу в приличное время, когда еще не поздно будет ответить что-то Кащею и, может быть, встретиться с ним… Не в номере, в кафе на первом этаже, например. Зачем? Как трудно иногда самой себе говорить правду.

– Маш… – Гена обогнал меня и встал передо мной.

– Что?

Геник попытался обнять меня, уже не первый раз за сегодняшний день. Думаю, он тренировался дома. Потому что делал каждый раз одни и те же движения, промахивался и стукал меня по голове.

– Гена… – Я аккуратно сняла его руку со своего плеча. – Очень неприлично обниматься на улице.

– Никто не видит… – растерянно сказал Гена.

– А вон та женщина?

– Где? – оглянулся Гена.

– Вон, в окне!.. Снимает нас на телефон, пошлет твоей маме. Что скажет мама?

Гена стал всматриваться, а я убыстрила шаг. Почему иногда он кажется мне интересным человеком, а иногда просто дебилом, у которого не работает часть мозга, отвечающая за нормальные, естественные человеческие реакции? Я – жестокая, злая, вредная и нечестная? Я остановилась. Гена как раз догнал меня.

– Гена, послушай…

Гена неожиданно закрыл уши и стал громко напевать известную французскую песню из мюзикла. Шедшая мимо пожилая женщина покачала головой:

– Как хорошо! Надо в консерваторию поступать!

– Гена, Гена… – подергала я его за рукав. – Успокойся!..

– А что ты хотела сказать?

Как он понял, что я хотела честно ему сказать: «Прости меня, пожалуйста, не ходи больше за мной, я тебя не люблю»?

– Послушай… – Я смотрела в веснушчатое лицо Гены. Никогда не обращала внимания, что у него столько крупных веснушек, они его не портят, наоборот, придают милый

и растерянный вид. Может быть, они сегодня выступили? На ярком июльском солнце? Еще у него длинные рыжие ресницы. И красивые глаза. И я его не люблю. Но сказать этого не могу. Минута прошла. – Ладно, пошли.

– Маш, Маш… – Чему-то очень обрадовался Гена, осторожно взял меня под руку. – Можно мы так пойдем?

– Я не люблю ходить за ручку и под ручку, Гена. – Я освободилась.

– С кем не любишь ходить? С кем ты так ходишь?

– С детства не люблю, Гена! И с родителями не любила! И еще не люблю, когда меня ревнуют! И просто терпеть не могу, когда связывают мою свободу!!!

– Хорошо, я не буду. – Гена кивнул. Остановился. И пошел в противоположную сторону.

– И еще я не люблю истериков! – негромко сказала я ему вслед.

По тому, как Гена передернул плечами, я поняла, что он меня услышал.

Я пошла к гостинице. Через несколько минут мне пришло сообщение.

«У тебя очень грубый голос. И ты мне вообще никогда не нравилась». «Ага», – написала я Гене в ответ. Стерла и не стала ничего отвечать. Отчего-то мне стало невероятно обидно. У меня грубый голос? Странно. Никто мне никогда этого не говорил. Понятно, что Гена хотел меня обидеть. И обидел. Как странно устроены наши чувства. Странно и неразумно. Никто ведь разумом не может победить чувства. Даже управлять ими не может. Поведением своим можно управлять, а чувствами – нет. Нельзя заставить себя полюбить или разлюбить. Заставить ревновать, если не ревнуется, или перестать ревновать, если от ревности застилает глаза. Вот как Гене.

Хотела бы я посмотреть на Гену, когда он был маленьким. На его любящих маму и бабушку. На то, как они его баловали, потому что он был их рыжим солнышком, единственным, милым, талантливым – пел с утра до вечера. Хорошо учился, знал, что он – лучший. Ведь так и надо воспитывать детей, чтобы они были уверенными в себе? А почему Гена самонадеян и совершенно не уверен в себе, как такое может сочетаться? Или это я – причина его растерянности и неуверенности?

Размышляя, я не заметила, как дошла до гостиницы. У подъезда стоял Кащей с каким-то парнем и курил.

– О! – сказал он, отбросил сигарету и направился ко мне своим обычным легким пританцовывающим шагом.

Точнее, у него несколько походок, и по тому, как именно он идет, можно понять его настроение и намерения. Иногда Кащей шаркает ногами, как будто ему сто лет, машет одной рукой, идет, сильно наклоняя голову, и смотрит исподлобья – тогда лучше обойти его стороной. Иногда летит, расставив обе руки в стороны, откидывая то и дело длинные волосы. Иногда, вот как сейчас, двигается грациозно, легко, словно бежит по сцене – разбегается перед длинным затяжным прыжком в шпагате.

– Привет, – сказала я, чувствуя, как краска приливает к моим щекам.

– Ну что… – Кащей подошел ко мне близко-близко, недопустимо близко, так, что мысли мои запрыгали и спрятались. А из глубины стало подниматься то горячее, невозможное, с чем бороться бесполезно, что сильнее меня самой. Я пока точно не знаю, что это.

Кащей быстро обнял меня, прижал к себе, провел губами по виску.

– Приду к тебе… Пустишь? – прошептал он.

Слыша, как сильно, толчками бьется мое сердце, я кивнула, чувствуя его руки у себя на спине. Кащей сильно сжал меня в объятиях и отпустил.