Синдром счастливой куклы
Шрифт:
Филин предельно собран и спокоен — сдувает со лба волнистую светлую челку с фиолетовым отливом и сосредоточенно закусывает губу.
Я сто лет не изображала на бумаге людей, но с удовольствием бы проделала это с его лицом.
— А портреты? — словно читая мысли, спрашивает он. — Умеешь? Практикуешь?
— Давно уже нет.
— Почему? Ничего героического от тебя не требуется — стоит начать, и рука все вспомнит! Давай прямо сейчас? Попробуй нарисовать меня, — воодушевляется Филин и радостно объявляет: —
Эти знаки внимания слишком явные, чтобы быть таковыми на самом деле. Вероятно, я неправильно все понимаю… Шумно сглатываю, моргаю и кидаю быстрый взгляд на Юру — тот сосредоточенно втыкает в экран ноутбука и, кажется, не следит за происходящим.
Филин пристально смотрит на меня, в чайных глазах проступает янтарное дно, мучительное ожидание и боль, но Юра прерывает неловкий момент:
— Ну, встретились два одиночества!.. Рисуй ее, чувак. Только чтоб не как в «Титанике».
— Я не видел «Титаник».
В этой квартире не водится ватмана и угольных карандашей, но Филин достает из вороха порванных пакетов портянку кассовых чеков, отрывает один и, прихватив со стола шариковую ручку, наносит поверх напечатанных букв и цифр беспорядочные штрихи. Вскоре они причудливо соединяются в образ девушки с чертовски грустным взглядом. Очки, пирса, тонкая шея, острые ключицы и вселенская печаль во взоре. Это я.
Я тоже отрываю чек, забираю у Юры последнюю ручку и приступаю к делу.
Ярика легко рисовать — каждая черта впечатана в память, мне не приходится часто сверяться с оригиналом и удается избежать еще большей неловкости.
— Вот. Готово! — Я демонстрирую результат, и он смущенно выдает:
— Это лесть. Я не такой красивый…
Юра перегибается через стол, оценивает картинку и тяжко вздыхает:
— Не кокетничай, май дарлин. Она не преувеличила.
Шутка разряжает обстановку, но я замечаю недобрый огонек в чуть расфокусированных зеленых глазах и прикусываю язык.
12
Одутловатое лицо препода и еще десяток — сонных студентов — уже третий час удрученно взирают на меня с экрана ноута. Я успеваю прочесть название каждой книги за спинами одногруппников, запомнить узоры обоев в их комнатах, но знаний о предмете в голове не прибавляется.
В окне вовсю сияет солнышко, мелкая сочная листва трепещет под легким ветерком, по комнате летают сквозняки и теребят края выгоревших ночных штор.
Переживать самоизоляцию в такую погоду было бы особенно мучительно, если бы не Филин. Он проявил себя крайне сдержанным, собранным, деликатным и по-щенячьи благодарным, но аура его загадочности действует на меня почище крепкого алкоголя. Вчера я обнаружила исправным вечно заедающий шпингалет в туалете, кран на кухне чудесным образом перестал подтекать, а дырка в чайнике
Юра подло хихикал и плевался сарказмом, пока Филин зависал в душе, но я чуть громче грохнула по столу чашкой кофе, и он испуганно заткнулся.
Сегодня моя очередь торчать на онлайн-занятиях — старательно записываю нудные лекции, но внимание и слух сконцентрированы на звуках, доносящихся из кладовки-студии.
— Чувак, ролики с твоим участием просто разорвали тянок! — орет Юра так, что мне приходится прикрыть микрофон. — Все тебя хотят! Вообще все!
— Рад, что не закосячил… — тихо отвечает Филин, но Юра, захлебываясь от восторга, перебивает:
— Тебя требуют на ближайшем стриме. Федор окончательно идет нах — мы так решили. Перезапишем с тобой его партии, а когда гребаный карантин отменят, дадим жару в «Сбитом летчике». Чувак, я обожаю тебя! Просто знай это!
Наверняка Ярик ошеломлен — дергается и широко улыбается, и мне бы очень хотелось быть сейчас рядом и любоваться его милой, излучающей свет физиономией.
Я скучаю по нему, как ненормальная, — каждую секунду хочу видеть, слышать, ощущать присутствие, и всеми фибрами души ненавижу нудного препода, вытянутую утром короткую спичку и весь мир.
За стеной ревет и рычит гитара, Юра объясняет Ярику назначение и функции проги для сведения, идет ожесточенный спор.
Конференция в «Зуме» заканчивается, и я выдыхаю — захлопываю потрепанный, исписанный Юриными закорючками ежедневник, спешу в студию и тихонько занимаю кресло в уголке.
Филин стоит вплотную к микрофону, придерживает ладонями наушники и в десятый раз поет фразу из припева «Веревки». Юра остервенело водит мышкой по обшарпанному коврику и наконец поднимает вверх большой палец.
Оба сосредоточены настолько, что не замечают моего появления, зато понимают друг друга с полуслова и действуют слаженно, как единый организм.
Но идиллия нарушается, как только Ярик берет гитару и садится на стул. Он играет партии по-своему — грязно, жестко и чуть быстрее первоначальной версии, и Юра, оглянувшись на меня, вдруг выдает:
— Так не пойдет, чувак.
Ярик растерянно поднимает голову, выдерживает издевательский взгляд Юры и хмурится:
— Наложи ударные и голос, чувак, а потом говори…
Юра возводит очи к потолку, но все же делает одолжение — манерно поправляет каре и поворачивается к монитору. Несколько минут колдует над прогой, включает получившийся трек и наваливает басы.
Музыкалка по классу флейты не прошла даром — я понимаю, что такое звучание далеко от канонов, но мощная энергетика вдавливает меня в спинку кресла, по коже пробегают мурашки, а чувства срываются в штопор. Мне снова восемнадцать, я залетаю в слэм, мир превращается в труху, а в сердце не вмещается любовь…