Синдром счастливой куклы
Шрифт:
Именно такую магию ребята искали три долгих года.
Юра ловит чистый кайф — постукивает по столу черными ногтями, горящими глазами смотрит на существо, которое так удачно вытащил из грязи, но, ухмыльнувшись мне, вместо похвалы внезапно разражается критикой:
— Чувак, у меня есть стойкое ощущение, что я ошибся. Говорю же: так не пойдет. Ты вообще способен сделать нормально то, о чем тебя просят?
У меня отвисает челюсть.
Юра провоцирует Ярика и наверняка сейчас отхватит по смазливой роже… Но тот бледнеет как полотно и молча отставляет гитару, а его лицо искажает серия тиков.
Даже
Он быстро приходит в себя, прикрывает ладонью рот и внемлет каждому слову Юры.
— Хз, как нам с тобой теперь поступить… — распинается дражайший супруг, и осознание ударяет кулаком в мой глупый лоб. Гребаный цирк в исполнении Юры явно рассчитан на меня!..
— Он шутит! — резко перебиваю я, и Юра захлопывается. — У него никогда не было такого крутого музыканта. Федор и рядом не валялся… Продолжай в том же духе, Ярик. Равных тебе нет.
Я не ведусь на тяжелый взгляд Юры и расправляю плечи. Не помню, чтобы хоть раз показывала ему зубы, но и он никогда раньше не вел себя как мудак.
— Так, ладно… — Юра отводит глаза, шарит по столу в поисках огрызка карандаша и блокнота. — Вечером сядешь на стрим. Надо придумать тему. О чем будем говорить, звезда?
— В смысле: «придумать»? Разве ты не своим опытом делишься? — Ярик осторожно вешает наушники на спинку стула и взлохмачивает кудри, а Юра устало вздыхает:
— Если бы я сожрал столько наркоты и страдал всеми расстройствами, которые себе приписываю, я бы давно кончился, чувак.
***
Квартира погружена в полумрак, в углах, под мебелью и за занавесками шевелятся темные духи, в открытом окне сгущается пахнущая черемухами и гарью майская ночь, лишь над захламленным столом горит свет. В комнате гробовая тишина — во время стрима за кадром запрещено издавать любые звуки.
Перед ноутом сидит Ярик, чуть прищуриваясь, читает сообщения Юриных подписчиков и подробно и обстоятельно отвечает на каждое.
Тени придают его лицу демонические черты, налет вселенской грусти и ореол трагического романтизма. Филин — роковой красавчик, он способен сводить с ума девчонок, и осознание этого факта вызывает во мне трепет и безотчетную тревогу.
Если мой герой заведет с кем-нибудь отношения, сделает мне по-настоящему больно…
«Оул, как бороться с затяжной депрессией?» — Ярик озвучивает вопрос Светы, чокнутой поклонницы Юры, каждый стрим умучивающей его разговорами о душе. Благодаря подвешенному языку Юра всегда придумывал исчерпывающие ответы, но я не уверена, что Филин разберется с ней так же блестяще.
— Уныние — смертный грех, являющийся седьмым по счету смертным грехом в христианском учении… — выдает Филин и принимается рассказывать притчу о том, как один человек попросил сына очистить заросшее сорняками поле, но сын, увидев, в каком оно состоянии, так огорчился, что в течение многих дней просто на нем спал. — И тогда отец сказал ему: — «Возделывай каждый день такое пространство земли, какое занимаешь лежа на ней, и таким образом подвигай своё дело вперед и не унывай». Вскоре они смогли засеять
В его размеренной грамотной речи нет мата, голос с легкой хрипотцой вводит в транс, а рассказанная история настолько перекликается с моей жизнью, что я не могу сделать вдох.
Юра кружит в слепой зоне камеры, довольно потирает руки и жестами показывает сумму донатов. Сегодня мы идем на рекорд.
Во время трансляции тик почти не донимает Ярика. Иногда он отрывается от экрана и поверх ноутбука смущенно смотрит на меня. Он слишком явно игнорирует Юру — атмосфера неуловимо изменилась, и в моем желудке шевелится дискомфорт.
— На перекур! — одними губами шепчет Юра и машет мне рукой. Тихонько слезаю с дивана и нехотя плетусь за ним — судя по всему, назревает разговор не из приятных…
— Ну, колись. Как тебе Оул? — Он нажимает на выключатель, и под потолком загорается желтая лампочка, зубами вытягивает из пачки сигарету и щелкает зажигалкой. — Стоит ли снова доверить ему стрим?
— Ему за полтора часа задонатили двадцатку… — хриплю я и прочищаю горло. — Прости за резкость, Юр, но ты к нему несправедлив.
Открываю пошире дряхлую деревянную раму и подставляю разгоряченное лицо запрещенной свободе и весне. Юра устраивается рядом — облокачивается на подоконник, выдыхает в ночь белый дым, нервно смахивает со лба волосы и цедит:
— Даже его дерганья нравятся девчонкам… Точно: юродивый. Он тебя не напрягает?
— Нет, что ты.
— Ну окей.
Повисает густая тяжелая тишина, в груди теснятся дурные предчувствия: Юра просек, что творится неладное, и взъелся на Ярика. Не знаю, на многое ли он способен в гневе, но нет на земле человека, которому под силу свернуть Юру с намеченного пути, даже если путь ведет в никуда.
Я чувствую, что Ярик в одиночку сражается со своим персональным кошмаром, знаю, что только творчество помогает ему держаться, а возможность играть в группе — это его билет в относительно светлое завтра.
Я, черт возьми, должна включить разум, выжечь каленым железом желание обладать этим странным парнем и убедить Юру, что между нами ничего нет. Между нами действительно ничего нет, и подозрения не имеют под собой почвы.
— Юр, ты же и сам понимаешь, что он офигенен… — Я снова ежусь от острого взгляда. — Не юродивый он. И он нужен вам.
— Еще скажи, что он святой. И нужен тебе, — огрызается Юра и отщелкивает окурок.
***
В эту ночь я со всей страстью отдаюсь Юре на жестком диване — царапаю спину и взвизгиваю, отдышавшись, с новой силой набрасываюсь на него, но после третьего раза он окончательно выматывается, целует меня в макушку и мгновенно засыпает.
Натянув футболку и шорты, по стеночке бреду в ванную — когда-нибудь пустота в душе, накрывающая меня после нашего секса, вырвется наружу и, как черная дыра, утянет весь мир в пучину отвращения, ненависти и скорби. Трахаться с нелюбимым — самое долбанутое проявление селфхарма, я практикую его с выпускного класса школы и уже не считаю чем-то ужасным.