Синдром счастливой куклы
Шрифт:
Итак, «Саморезы» в полной заднице: осознают, что славы и денег не будет, и постоянно ругаются — каждый тянет одеяло на себя, потому что харизматичного лидера в группе нет. Как нет искры и искренности во всем, к чему Юра причастен.
Но я все равно рада встрече — тепло обнимаю каждого, кратко отвечаю на вопросы о делах, отваливаю к бару и осматриваюсь.
Флэт — огромная квартира без межкомнатных перегородок — занимает весь второй этаж и принадлежит высокопоставленным родителям той самой девочки, что махала нам из окна. Света давно питает нежные
Внизу во времена СССР располагался универмаг, теперь же его площади пустуют, и частые сборища пока не привлекали внимания полиции.
Но сегодняшняя вечеринка проводится незаконно, а доведенный до ручки народ развлекается особенно оголтело.
Юру тащат к импровизированной сцене — барабанной установке и аппаратуре, расставленной на возвышении у стены. Молодые неизвестные мне ребята тут же освобождают место для «аксакалов» и передают им гитары.
Для Юры наступает звездный час — он мгновенно преображается в уставшего романтика с ранами на сердце, начинает саундчек, и поклонницы разражаются визгом.
Мне давно не семнадцать, и связь с ним не вызывает ни гордости, ни восторга. Двигаюсь к стойке и жду свою порцию холодного пива.
Не то чтобы я спиваюсь. Уверена, когда-нибудь я выпью положенную бочку и завяжу, но влачить жалкое существование без дозы алкоголя сейчас просто невозможно.
Залпом осушаю полстакана, явь превращается в тягучую жвачку, но ощущение дискомфорта не отпускает.
Здесь много знакомых, но нет друзей.
Я не привязана ни к кому.
С тем же успехом можно было бы глушить чай, завернувшись в плед на родной убитой кухне.
Меня накрывает невыносимое одиночество.
Вручаю пустой стакан парню, разливающему напитки, беру еще один и ухожу туда, где потише.
К счастью, широкий обшарпанный подоконник в нише за аркой не занят — сажусь на него, медленно пью и сквозь пыльное стекло смотрю на улицу.
Апрельский ветер, словно голодный пес, треплет флаги на здании администрации, с хрустом ломает черные ветви кленов и тополей и топит их в лужах. Холод пробирается за шиворот, тоска давит на ребра — невыносимо больно, но так привычно, что отдает уютом. Полумрак, уединение и милый сердцу депрессняк…
— Ты не против? — спрашивает какой-то тип, устраиваясь на противоположном конце моего подоконника.
Я против, но ничего не говорю, и тип водружает на него тяжеленные ботинки.
С подозрением вглядываюсь в его лицо, но опознаю лишь неприличную надпись на майке и нежно-фиолетовые кудри над обритыми до темного «ежика» висками и затылком.
Оживший Филин собственной персоной. Внезапно…
Отворачиваюсь к окну и рассматриваю унылые пейзажи. Пью и думаю.
— Послушаешь эту лажу, и возникает желание разбить им рожи… — чуть растягивая слова, продолжает донимать Филин, и я незаинтересованно усмехаюсь:
— Ну так разбей…
На самом
Филин перехватывает мой взгляд и воодушевленно открывает рот.
Терпеть не могу разговоры с незнакомцами в больших компаниях — самые занудные из них неплохо разбираются в невербальных сигналах и, завидев проблеск интереса, тут же плотно присаживаются на уши.
Но Филин лишь судорожно облизывает верхнюю губу и усмехается:
— Да ты не вкуриваешь. Я люблю их и все, что они делают. Юрец — мой гуру. Он… гребаный философ. Но не музыкант…
— А ты можешь лучше? — огрызаюсь я, хотя полностью согласна с ним.
— Я вообще ничего не могу.
Он прислоняется лбом к стеклу и замолкает.
Зато я какого-то лешего продолжаю пялиться на него и замечаю острые скулы и длинные ресницы. Юра великодушно общается со всеми, но оставляет возле себя только красивых людей.
У этого парня есть все шансы влиться в тусовку небожителей и внести хоть какое-то разнообразие.
— А как, по-твоему, должно быть? — снова не выдерживаю я, и он, нехотя оторвавшись от созерцания унылых видов, отзывается:
— Должно быть так, чтобы выворачивало.
Под его носом белеет тонкий шрам, предплечье обмотано грязным бинтом, в темных глазах застряло такое отчаяние, что мне становится дурно.
…В моей жизни нет места чудесам. Никогда больше…
Я перепила и с содроганием отставляю стакан.
Юра с его многочасовыми рассуждениями на тему самовыпила и депрессии на самом деле не знает, о чем говорит. А этот мутный Филин точно повидал в жизни некоторое дерьмо. Группе нужна свежая кровь. А мне… хочется вцепиться в него обеими руками.
— Так почему же ты нажрался до отключки, вместо того чтобы сыграть с ним, как обещал?
Филин дергается, быстро проводит языком по краю верхней губы и настороженно прищуривается:
— Откуда ты…
— Я — его боевая подруга! — смеюсь и наслаждаюсь растерянностью парня. У него натурально отвисает челюсть, на щеках проступают бордовые пятна, рот кривится.
Внезапно до меня доходит: странности его мимики — это тик. Он болен… И мучительный стыд бьет под дых.
— Я не пил. Просто плохо спал ночью. Нашел место потише и вырубился… — признается Филин. — Юрец видел? Это к лучшему. Все равно я вам не подойду.
Из сумрака ниши хорошо просматривается Юра, сияющий в свете софитов.
Некстати одолевают мысли о предстоящих долгих вечерах и пустых разговорах, о пьянках и дискуссиях с претензией на интеллектуальность, о несмешных роликах, оператором которых я являюсь, и становится нечем дышать.
Огонек болезненной надежды в темных глазах Филина гаснет.
— Посиди тут, ладно? — Я слезаю с подоконника и на затекших ногах тащусь к ребятам. Мною движет альтруизм, но еще сильнее — низменное эгоистичное желание стать вершителем чьей-то судьбы.