Синдром счастливой куклы
Шрифт:
Прорываюсь сквозь разгоряченных поклонников и усиленно жестикулирую до тех пор, пока взгляд Юры не проясняется. Продолжая играть, он склоняется ко мне, и я изо всех сил ору ему в ухо:
— Тот чувак очнулся. Прослушай его!
Забив на припев, Юра тщетно пялится в глубину флэта, вкратце обрисовывает собравшимся ситуацию, приглашает Филина на сцену, и тот, спотыкаясь и дергаясь, подходит. Осторожно перенимает из рук Юры дешевую гитару и вешает на плечо. Его трясет от волнения, а рот ежесекундно искажает тик.
— «Веревку»
Мрачный здоровяк с милой кличкой Дейзи лупит по барабанам, к ритму присоединяется бас вечно пьяного Ками и лажовое соло нервного Никодима.
Юра скептически смотрит на действо и ядовито ухмыляется, предвкушая полный провал. Мне хочется сбросить с талии его тяжелую граблю, но я терплю и ковыряю заусенцы.
Вопреки ожиданиям, Филин вступает вовремя — играет нарочито грязно, но мощно, и новое звучание пробирает до костей. А потом он подходит к микрофону и закрывает глаза.
«Веревка» — «хит всех времен и народов», по традиции завершающий каждое выступление «Саморезов», — обычно провоцирует безудержный слэм и угар, но сейчас публика стоит неподвижно.
Финальные аккорды растворяются в прокуренном воздухе, и флэт накрывает тишина.
Бледный от напряжения Филин шарит взглядом по лицам собравшихся, на миг задерживается на мне, но тут же переключается на Юру. Мое сердце колотится в горле.
Раздаются ошеломленные матюги и жидкие аплодисменты.
С пальцев парня и струн под ними капает кровь.
6
Юра мгновенно трезвеет, расслабленным жестом из рекламы шампуня поправляет свое роскошное каре и широко лыбится. Он тоже ошеломлен, но старается не подавать вида.
Сразу после эпичного выступления Филина ведут к одному из диванов, Юра лично идет в бар, возвращается и вручает ему бутылку пива.
— А теперь перетрем серьезно! — Он включает режим «делового человека», и ребята, глядя на него, весело ржут. Я тоже едва сдерживаю смех.
Юра втискивает свою тощую задницу между Никодимом и мной, бесцеремонно оттесняет меня к Филину, картинно закуривает и начинает собеседование:
— Итак, где учился играть, чувак?
— В церкви, — дернувшись, отвечает тот. Повисает неловкая пауза. Каждый из ребят определяется с отношением к странному юмору чужака, а я чувствую себя как в аду.
Диван не рассчитан на шестерых, мне неудобно и тесно: с одной стороны в ногу упирается костлявое колено Юры, с другой — сквозь джинсы и свитер кожу согревает спокойное надежное тепло. Филин сидит максимально подобравшись, но здоровяк Дейзи постоянно ерзает и толкает его, и от случайных касаний мое бедро покалывает ток.
— А петь? — Юра изящно стряхивает пепел на пол, но продолжает постукивать тонким пальцем по сигарете.
— В церковном хоре… — усмехается Филин.
— Чем еще занимаешься?
— Рисую, пишу тексты… Да всем понемногу. Когда бабки нужны — работаю… — Он запинается и вертит в руке бутылку. Краем глаза наблюдаю за ответвлениями его вен, белыми линиями шрамов на предплечье и борюсь с чудовищным дежавю — пьянка, диван, запретное тепло, раны на коже… Я больше ни секунды не могу выдержать рядом с ним.
Поспешно вылезаю из тесноты и на немой вопрос Юры конфузливо киваю в сторону туалета.
Обхожу возникающих на пути пьяных, прикрываю дверь, задвигаю шпингалет и пытаюсь дышать. В груди, причиняя дикую боль, шевелится недобитая душа. Я не знала, что она у меня все еще есть.
Никаких влюбленностей. Никогда больше. Я тоже умерла на пустой крыше и физически не способна на это. Тогда что со мной, черт возьми, что?
Споласкиваю щеки холодной водой, пялюсь в бесцветные глаза в зеркале и возвращаюсь в зал, но вместо угара и веселья застаю хаос.
Люди впопыхах хватают куртки и, как испуганные муравьи, мечутся по флэту. Наш диван пуст, Юры нигде нет, зато по периметру быстро рассредотачиваются киборги в черных скафандрах и шлемах, вооруженные шокерами и дубинками.
«Нас захватили пришельцы…» — проносится в тупой голове, прежде чем я осознаю, что на карантинную вечеринку нагрянула полиция. Замечаю на полу свою одинокую затоптанную куртку, бросаюсь к ней и быстро натягиваю, но тут же натыкаюсь на оловянные глаза за темным забралом, и от ужаса подкашиваются колени.
У меня не было приводов. Несмотря на пьянки, загулы и девиантное поведение, я никогда не попадалась, но, кажется, время пришло…
Смиренно жду своей участи, но неведомая сила вдруг рывком тянет назад — так резко, что хрустят позвонки в шее. Вскрикнув, я оказываюсь в коридоре, ведущем к еще одному пыльному окну, и инстинкт самосохранения наконец срабатывает.
Я бегу со всех ног, но не могу разглядеть человека в сером капюшоне, волокущего меня за собой.
Он грохает локтем по рассохшейся раме, и та с воем и лязгом распахивается. В прокуренный флэт врывается ледяной ветер, запах весны и стоячей воды отдается болью в висках. Внизу, в метре от проема, чернеет крыша заброшенного универмага, в лужах на рубероиде отражается безучастное небо и сетка ветвей.
Парень ловко перемахивает подоконник, приземляется на ноги и протягивает мне руку:
— Давай.
Я вижу его огромные глаза чайного цвета и белый шрам над губой, и меня пробирает дрожь. Насмешка судьбы, не иначе. Если отключу мозги, ни к чему хорошему это не приведет.
Позади слышатся тяжелые шаги.
— Ну давай уже! — шипит Филин. — Не тормози!
Зажмуриваюсь и прыгаю, оказываюсь в надежном захвате и обнаруживаю его лицо слишком близко.
Я вспыхиваю, он тоже.