Сирингарий

Ульяничева Евгения

— Что? Хочешь, чтобы я тоже?

Сел, смущаясь. Как-то мало играл совсем, резал больше.

— Ну... вот собачка...

На собачку его наткнулся олень, пугливо попятился, нагнул рогатую голову. А потом вывалился медведь и собачка бежала в избушку. Увлекся Сумарок. Посмеивался даже. Улыбалась и девушка.

Но когда захотел вновь обнять, вывернулась из рук его — прохладная, гладкая. Прижала к груди одежку. А явилась она — дай Коза памяти — всё в том же сарафане. Босой, и даже без шубки.

Чудная,

вновь подумал Сумарок смятенно. Нет. Чудная.

— Погоди, ты... Обожди.

Девка... девушка замерла.

Сумарок, страшась напугать, не двинулся с места.

— Что ты бегаешь вечно. А? Я не обижу. Ты не гляди, что кривой.

Она склонила голову к плечу, как птица. Блеснула серыми глазами. Пальцы быстро заплетали волосы. Слушала. Сумарок медленно протянул руку. Хотел коснуться бедра, но не осмелился. Колено погладил. Острое, не девичье.

— Может... Давай завтра свидимся? Ты говорить не умеешь? Не можешь?

Девушка опустила голову, глянула исподлобья. Лицо у ней было худым, востреньким. Люди бы сказали — не любая.

Сумарок сглотнул, чувствуя, как горят уши и щеки — будто мочалкой натёрли.

— Как зовут хоть? — спросил шепотно.

Девушка быстро качнулась, как змея на хвосте, обожгла губами губы, вскочила и к окну кинулась. Обернулась — рассмеялась беззвучно. Прежде, чем успел остановить ее Сумарок, выскочила. Как была, голой, с одеждой.

Боком скользнула по навесу, опрокинув снег на головы гуляк, спрыгнула и кошкой вдоль стены дунула. Вслед ей растерянно, удивленно засвистели.

— Ведьма, — протянул тоскливо Сумарок, царапая ногтями оконное дерево. — Ведьма.

***

Остаток ночи не спал; думал. Да и как уснуть: до утра народ не расходился, а постель пахла девушкой.

Кнут вперся под утро. Дверь на запоре его не остановила: сама отворилась после трёх стуков. Сумарока аж на кровати подкинуло.

— Сумрачный ты какой-то, Сумарок, — сказал кнут с порога и сам своей шутке посмеялся.

Принес с собой морозный смоляной запах да девичий дух, сладкий, что пряник. Сумарок только поморщился. Злиться не мог. Девка из головы не шла. Куница. Дурит его.

— Хватить глаз пырить, айда на воздух. Денёк-от погожий, пригожий занимается! Паче задел есть — угадаешь?

Сумарок, хмурясь, поднял взгляд на сияющего Сивого.

— Нет, — сказал мертвым голосом. — Неужели?

— Второй мешочек подогнали. — Сивый потёр ладони. — Пойдем смотреть.

Головной уже был там, у стены. К дереву подойти не мог — держал кнутов отворот. Напустился было на Сумарока, но под взглядом Сивого осекся, попятился. Мешок гляделся как первый и начинен был тем же.

— Жальники не губили? По озорству злому или умыслу? — спрашивал Сумарок, пока Сивый кругом ходил.

— Не упомню, —

отвечал головной.

Мял шапку. Жарко ему было, хоть и окреп морозец. Носом шмыгал, с ноги на ногу переступал.

— О таких бесчинствах точно бы донесли. — Говорил, следя беспокойным сорочьим глазом за Сивым. — Пропащих тоже не выискивали. Пришлые косточки. На третью ночь опять что ли, ждать?

Сумарок только плечами повел. Сам бы хотел знать.

Задаток ему головной честь по чести отвалил, гаман изрядно потяжелел. От дела Сумарок не лытал.

Сивый всё бродил; шаги считал или искал чего. Сумарок же стоял над костями. Что-то его мучило, поклёвывало, покалывало. Был он дометлив а сейчас же будто смотрел и не видел.

Даже Глазок ослобонил, чтобы тот поглядел.

Узел. Узел присмотри.

— Погоди-ка, — остановил Сумарок кнута, взявшегося закрыть мешок.

Пригляделся к узлам. И признал — случилось ему в подмастерьях у скорняка трудиться. Узел скорняжный он накрепко запомнил. Кто вязал, тому явно не впервой кожу шить. А мясо снять? А подвесить?

— А ну-тка, сбери обратно. Помнишь, как уложено было? А что если не поднос сие? Что если... как опару на костях поставили? Да либо мы сняли до времени, алибо не взошло, закисло?

— Как куколка насекомная? — Сивый глянул, едва искру не высек.

Сумарок кивнул.

— Та-а-ак. Верные твои слова. Об заклад бьюсь — косточки тоже вороными скажутся. Кого думали вывести? Какого-такого складня ладили?

Сивый выпрямился, зашагал, хрупая снегом. Думал. Сумарок тоже умишком скрипел, шевелил губами. С костями, тем более вороными, кто бы осмелился возиться? А тут пестун нашелся, чаял вывести кого-то из страшненького куля.

Но кто? Сумарок в толпе Глазком смотрел — ни один сущ не мелькнул. Да и не впустила-выпустила бы борозда окрутничья, здесь злодей сидел. Под человековой личиной прятался.

Чтобы так мясо ободрать да мешок сшить да на дерево подвесить — и время нужно, и силы немалые.

Сумарок поднял глаза на головного.

— Где тут скорняжная лавка?

***

Лавка нашлась скоренько, но стояла запертая. Мастер либо веселился-праздновал, либо отсыпался. Сумарок сунулся к темному окну, прижался носом.

Сивый же тянул ноздрями воздух у крыльца.

Проговорил что-то негромко, себе под нос.

— Дверь отомкнуть надо бы, — прошептал Сумарок, оглядывая хитрое замочное устройство.

Собаку поставили, ишь. Видать, есть, что беречь.

Сумарок призадумался, как бы бережнее отворить-отомкнуть засов — собачью голову. Из лыка плетеная, с зубами гвоздяными, с глазами слюдяными...

Сивый же думать не стал. Оскалился, выщерился на псину, зарычал. Та и раскрыла пасть, отступилась.