Сирингарий

Ульяничева Евгения

В лавке Сумарок первым делом испугался чучела. Лупало оно глазами, качаясь на веревках, изображало неведому птаху.

— Темно как,- проговорил Сумарок.

— Что темно, ладно. Запах чуешь ли? Слиянный. Аккурат как с дерева снятый... Разложить не могу его, развязать.

Сумарок открыл Глазок. Тот в темноте всяко лучше разбирался. И вот — углядел женский прибор.

Скорнякова жена. Та, что дитя просила.

— Не один мастер живет. — Меж тем говорил кнут. Зацепил что-то в потемках, загремел, шикнул с досадой. — Слышишь?

Баба у него есть...

Не один скорняк работал? У Сумарока от догадки даже голова закружилась.

— Двое их. Двое, как один. Мы потому и не можем понять, кто такой. Искали то одного... Одну? А их — двое.

Замер кнут. Выдохнул:

— Ларва.

— Кто такая?

— «Двое, как один», — повторил Сивый его слова. — Давненько я ихнего брата не встречал. Ларва когда в силу входит, не всякий мормагон управится. Двое сливаются, когда час приходит. И кожу снять, кости сложить — ларве по силам. Только зачем бы...

— Затем, что дитя пытают себе вырастить, — сказал Сумарок, чувствуя, как мураши-мурашки по хребтине бегут. — Из костей вытянуть. Первые две зыбки или мы растревожили, или не сложилось что. А древо под подвес выбрали, потому что — нахоженное.

— Стало быть, сегодня у них последняя ночь, завтра из Стогно прочь повалят. Последнюю жертву сегодня возьмут. Одна попытка осталась. Но кого? Кого выберут? Кости со второго мешка я обмою, но даже если магесница вновь — тут их в Стогно изрядно. За каждой не уследишь.

У Сумарока чаще застучало сердце.

— Погоди... А если та девица-куница и впрямь магесница? Её они могут прибрать?

— Могут, — Сивый задумался. — Хм. Думаешь на живца споймать? Голова!

Похолодело все внутри у Сумарока. Не желал он того. Сердцем понимал, а умом знал — надо спытать. Сущ её зачует, затянет, а там — можно брать.

— Значит, надо, чтобы она ларве приглянулась, — говорил меж тем Сивый, прутиком помахивая,- танцует, говоришь, жарко? Что молчишь-то?

— Другое надо придумать, — Сумарок потер виски, — опасно девку подставлять. Не хочу... Чтобы навредил ей.

— Или така сладкая, а? — Сивый насмешливо посматривал.

— Другое придумать, — упрямо повторил Сумарок.

Сивый со вздохом толкнул от себя любопытное чучело.

***

Кости оказались вороными. Никто не удивился, да и времечко истаивало. Сумарок думал-гадал, как ларва магесниц к древу, в безлюдье, вытягивает. Ведь не круглые дуры девки. На какой манок шли?

— Что если материал роль играл? — вдруг сказал Сивый.

Сумарок молча уставился на него. Привыкнуть успел к странным, впроброс, словесам.

— Если не все равно ларве, на чем ребеночка выращивать? Например... чтобы добрые? Или красивые?

— Добрые, — прошептал Сумарок.

Кликуша на этом же ловила. И магесниц могли так же споймать — плачущим ребенком.

Была ли куницей доброй? Сумарок про то не знал. Но весёлой — да. Храброй. Живой.

Необычной.

На третью ночь гремело все кругом, ходуном ходило. Никто не спал. От музыки да песен у Сумарока кружилась голова. Карагоды вились — один другого краше. Где одно коло, где два, а то и три зараз. Ярусные, хитрые, фигурные. От полыхающих ставов само небо горело.

Луна поднималась на цепах, в зареве как в простудном румянце.

Искал Сумарок магесницу; и встречи желал, и надеялся,что разведут дороги.

На сей раз окликать не пришлось, сама встала. Улыбалась открыто. Другие девки как — ресницами хлопали, хихикали. А эта просто глядела.

Жаль, подумал Сумарок, что голоса нет.

— Я... того. Прогуляться хотел позвать, на реку. Выйдешь со мной?

Руку протянул. Она подумала — и вложила в его ладонь свою. Улыбнулась озорно.

Так, рука об руку, и пошли. На них не смотрели — в ночь многие любились где придётся, но Сумарок чувствовал глаза в спину. Надеялся, что кнут за ними приглядывает, как обещался. Девушка шагала смело, сильно.

Неужто совсем одна, думал Сумарок. Ни отца, ни брата, иного опекуна?

Солнце садилось, в снег рядилось. Проклятое дерево приближалось, Сумарок сбавил шаг. Остановился совсем. Девушка обернулась на него, изломила бровь. В сумерках лицо ее казалось незнакомым. И все равно — чудно милым.

— Слушай... Я сказать хотел.

Она склонила голову набок, улыбнулась зубасто. Глаза её поблескивали, как два озера. Серые, почти голубые.

— То есть — спросить, — исправился Сумарок. — Ты магесница?

Девушка всплеснула руками, рассмеялась беззвучно. Подхватилась и побежала от Сумарока — как раз туда, где поджидало дерево.

— Стой! — закричал Сумарок.

Сорвался следом.

Ушло солнце совсем. Вспыхнул снег, разверзлась теплая полость у корней, встало в полный рост морозное чудовище-ларва.

Остолбенела куница, раскинула руки беспомощно.

Сумарок же кинулся, выбрасывая сечицу, прыгнул между ними. Ларва махнула рукой-лапой.

Сумарок отлетел, как пес от медведя. Падение оглушило, проморгался не сразу. Зрение подводило — в лунном свете все было черным. Завизжало, заголосило нечеловеческим голосом. Сумарока пробило жаром, не сразу понял — кричала не девка.

Ларва.

— Куница, — прохрипел Сумарок.

Поднялся, шатаясь, кое-как. Под деревом схлестнулись двое. Огромная туша суща и тонкая, звонкая, смешливая девушка... Девочка-куница, магесница-прелестница.

Перед Сумароком упало в снег что-то. Он уставился ошалело. Как глаза кипятком промыло — не могла куничка вырвать у суща клок шерсти с мясом.

Она — не могла.

Он — легко.

– Ты...

От гнева перехватило горло. Придушу, подумал Сумарок. Пусть и не положено кнутам от человековых рук падать, этот — упадет.