Сирингарий

Ульяничева Евгения

Калина всмотрелся. Побледнел, но ничего не сказал.

Поумерился, поутих: держаться стал ближе к Марге.

То-то же, подумала девушка. Не в обычай ей было такое соседство, такой человек: яркий да говорливый.

А еще у Калины при себе были гусли.

Это открылось, когда сели вечерять, у костерка. Марга грибов набрала; с собой припасла мясо сушеное, сухарей да травы — ловко берестяной кузовок устроила, похлебки им наварила. Калина от себя пастилку яблочную положил, орешков медовых.

Марга

так и впилась зубами в сласти: ягоды в Березыне родились, борти-колоды люди ставили, а вот яблоки — нет. Березыня ревнива была.

После ужина Калина с бережением великим извлек из торбы гусли.

Малые, с локоток, изгибом как крыло птичье или колено девичье. Марга во все глаза глядела. Испросив дозволения, трогала гладкое, расписное дерево; тугие жилки.

Жилки те горели, ровно не из кишок были кручены, а из злата огненного виты.

— Неужели не встречала ни разочка? — посмеивался Калина.

Марга смущенно качала головой, плечами пожимала. В их деревне только колотушки, дудки-сопелки да барабанцы по праздничному уряду заводили. Куда уж — гусли. Только на листках и видела.

— Ну, тогда слушай, березовая девушка, — со смехом отвечал Калина, упер гусли в бедро, встряхнул кудрями, откинул голову, по жилкам перстами промелькнул...

И запел.

Марга застыла. Затуманилась. Перед зимним глазом мушки мелькали, перед летним — искры танцевали. Голос у Калины оказался сильным, приятным, темного золота: самому под стать. Марга слушала, слушала, а затем вдруг — подалась к нему и запела, повторяя слова...

Сплелись их голоса, ровно ветви-вьюны, в выспрь поднялись, к самому небушку. Даже, мнилось, березки шуметь перестали: заслушались.

Смолкли гусли. Смолк Калина. И Марга замолчала. Глазами хлопала.

Калина же улыбнулся; руку протянул, ласково щеки коснулся.

Марга отшатнулась, всхлипнула, вскочила.

— Или я тебя обидел? — вскинулся Калина.

Марга только головой мотнула. Отбежала подальше, обняла ствол, перегнулась, выплескивая скудную пищу...

Не сразу поняла, что поддерживают ее, не дают упасть. Стиснула зубы, отвернулась. Хоть воем вой: первый гость, и так проняло. Как же его его теперь вести, к Сто Маху-батюшке?

И как не вести, коли Чага спешит-торопиться, несытая? Не к утру завтрему, так к полуденному сонышку будет?

Вздохнула. К криничке спустилась, умылась. Охолонула немного, посидела, обняв коленки.

В темноте она хорошо видела летним глазом, да и сами березки тихонечко мерцали, точно свечки белого воска.

— Видать, не по нутру мне твое угощение, молодец, — сказала Марга невесело, когда к костерку вернулась.

Калина виновато руками развел.

***

Легли.

Марга уснуть не могла, ворохалась. Березы перешептывались, сплетницы-насмешницы, звезды горели, кололись, точно крошки сухарные. Ох, не

для сна такие ночи, думала Марга, закидывая руки за голову и вздыхая тяжко.

Калине хоть бы что: как завалился, так и задал храпака.

Только Марга закемарила, как вздрогнула, распахнула очи. Слетел тонкий сон. Нет, не показалось. Вдругорядь стукнуло.

Села, нашарила в траве сучок, бросила в Калину. Как раз в кудри угодила.

— Что такое? — завозился Калина, приподнялся сонно.

Марга ему махнула, чтобы молчал.

Сама — слушала.

Ах, нехорошо, подумала, прикусывая губу. Постукивало по стволам, ровно пролаз какой от скуки палкой плетень охаживал.

Благо, костер почти прогорел. Марга, быстро двигаясь, закидала его землей, прелью.

— За мной ступай, только тихо, — шепнула.

Калина спрашивать не стал. Сделал, как велено.

Будь Марга одна, думать бы долго не стала, мигом бы ремнем опоясалась, на березу влезла.

— От чего бежим, девушка? Кто идет?

— Лык, — сказала Марга без охоты. — Лубяной волк.

Калина тихо рассмеялся, теплым дыханием ухо защекотал.

Шепнул с усмехом:

— Чего же нам бояться? Игрушки самоходной?

Марга поджала губы. Вольно было гостю резвиться. Не видал он, как лык — шитая морда, вязаный нос — мясо живое режет-задирает.

— У них в начало зимы гон. Волчью корону кто взденет, тому и водить до следующих морозов. Сейчас злы: жир копят, огонь. В ино время бы не тронули. Ты как, древолаз?

— Не бортник, но справлюсь, коли нужда будет.

— Добро, — прошептала Марга.

Замерла.

Далеко не убрались: березки шуметь перестали, застыли. Кожа их светилась нежным, снежным.

— Вроде стихло? — Обрадованно спросил Калина. — Нешто ушел?

Марга облизала губы.

Повернулась.

Вышагнуло из-за березы: на деревянных ногах, на лубяных опорках. Собой белым-бело, только глаза на гладкой, трубчатой морде — черные прорези. В рост — много выше человекова.

Услышала Марга, как охнул Калина.

Сама только зубы стиснула.

Лык поворочал головой, будто плохо их видел. Руку поднял — березу щелкнул так, что застонало дерево.

— Да он слепой, — выдохнул Калина.

И полетел в сторону — только зубы сбрякали — когда Марга его в бок толкнула, а сама отпрыгнула.

Может, и был лык слепым — до первого снега — но не глухим точно.

Марга перекатилась, на колени подхватилась, сунула руку в кузовок, выхватила ремень, и, обернувшись, шарахнула со свистом — лык попятился, заворчал, загудел.

Присел, коленками назад, наскочил. Марга отпрыгнула, вдругорядь увернулась, да и лык не лыком шит оказался — поймал ремень; так закружились, как в танце с платком.