Сирингарий

Ульяничева Евгения

Удивился Сумарок. А Сивый же вовсе столбом застыл, а потом зашипел, качнулся, о земь хлопнулся и вскинулся уже не человеком — волком.

Бросился с места, но девица швырнула в него яблоком, а сама резво кувыркнулась — через голову. На ноги ловко встала. Хлопнула, топнула: будто из-под земли выскочили колья-рогатины. Сумарок закричал.

— А ну, — загремело вдруг, — прекратить!

Все замерло.

Откуда ни возьмись, вырос между спорщиками великан. Одной рукой держал за химок волчину, второй рукой

бестрепетно сжимал девицу за шкирку... Третья и четвертая руки были сердито сложены.

Сумарок охнул. Вскинул сечицу, но великан-усилок поглядел на него и сказал негрозно:

— Здравствуй, Сумарок. Наслышан изрядно. Жаль, что вот так свиделись.

Чаруша сечицу и опустил.

***

Сидели так: по одну сторону кнут, названный Вардой, с душой-девицей, по другу сторону кнут Сивый, с самим Сумароком. Поглядывали друг на друга через стол.

— Милый щенок у тебя, Железнолобый, — сказала девица Сивому, — рыжий-синеглазый, молоком пахнет. Как назвал?

Сивый ощерился, показав все зубы сразу.

Варда опустил руку на плечо девушке, поднял голову.

— Сумарок я, — представился чаруша. — А ты кто будешь?

— Амуланга.

— Значит, твои куколки?

— Мои, касатка,— девица сверкнула глазами.

Сумарок тут поднялся, не заленился, в пояс поклонился.

— Благодарствую. Выручили меня из беды твои куколки, мастерица.

— Дела! Вот, поучись у свово слетышка вежеству, Сивый, — сказала на то Амуланга.

— Я лучше тебя поучу, кикимору востроносую, хворостиной да по тощему крупу.

Варда сжал ладонь, в которой до поры катал камешек. Хрупнуло. Ссыпал крошку, в тишине продолжил низким спокойным голосом.

— Мы тут не за этим. В одном перегоне узел есть. Неподобные дела там творятся. Ходит что-то кругом, крутит-мутит. Людву прибирает. Я смотрел, Амуланга глядела — нет результата. Ловушки ломает. На глаза не кажется. Хитрая бестия, разумная.

Сивый тут встрепыхнулся:

— Погоди, брат, разве узел тот — не Гроздовик?

— Он.

— Ха! Так с чего наша печаль, ежели не наш там скот выпасается?

Варда поглядел на Амулангу, та глянула в ответ.

Нахмурился Сивый.

— Или не Яра-шкуродер там управляет?

— Он, — опять вздохнул Варда и, видно, решившись, растолковал. — А только нет его боле. Запропал. Пока нового не поставили, меня нарядили присматривать.

Сивый протяжно свистнул — как вьюга взвыла.

— А мне не сказал!

— Мыслил — сам разберусь, — покаянно развел руками Варда, — да не случилось.

Сивый потер подбородок.

— Или не хотел, чтобы я тут ходил-бродил, авлетку твою пугал?

— Кто тут авлет, еще надвое сказано, — фыркнула Амуланга.

Решительно прихлопнула ладонью по столу.

— Вот что, кнуты-братья.

Вы пройдитеся, между собой потолкуйте. А мы пока с чарушей тут по хозяйству управимся. Правильно?

***

Избушка лубяная была тесновата для четверых, зато опрятна, уютна. Пахло приятно: смолой, елью да полынью, яблоками...Сумарок помог хозяйке натаскать воды, завести печь, отстряпаться. Все по сторонам глядел, уж больно чудно избушка та убрана была: не трава сушеная, не крынки с заваром, а всякие вещицы любопытные, прежде не виданные.

И будто человечки из прутов-из веток, и из соломушки, и из кости-коры; и манкены в рост; и всякие колесики вместе собранные, тронешь — крутятся, самоходят; и стеклышки резные; и на веревочках-жилах колокольцы да бубенцы звонкия...

Амуланга поглядывала на Сумароково дивление, только хмыкала.

— Ох, ласточка, ты мне игрушку поломал. — Заговорила, когда на стол собирали. — Я-то чудь делала-валяла, сушила-сшивала, дымом-сажей надувала, а ты рраз и порушил. Оно-то и людей не заедало, так, пугало. Чтобы не лезли. А теперь придется ново место искать.

Сумарок смешался, повинился.

— Прости, мастерица. Не думал, что твое изделие.

— А, чего теперь, — отмахнулась Амуланга.

— Скажи, как же ты его собрала так ловко?

Амуланга задумалась. Поглядела, избочив бровь.

— Неужто впрямь интересно?

— Как перед Козой-матушкой!

— Добро... Слушай же, авось сгодится: по-осени, как сгребают листья отжилые, да палят, дым от тех листьев валит. Горячий, горючий, до слезы едучий. В том дыму большая сила сидит: деревянная, лесная. Я тот дым ловлю, вью-заплетаю, пеленаю, в землю сажаю. Тот дым в работу куколок моих приводит.

— Значит, я тогда его и выпустил из суща...

— И выпустил, и угорел, от того сомлел. — Подхватила Амуланга. — Я думаю, каково оружие, если дым поболе листвяного взять, да на поле брани пустить. Чай, много поляжет?

Сумарок не ответил, поглядел удивленно. Амуланга же только посмеялась.

Когда воду таскали, рассмотрел Сумарок, что не так молода мастерица: и морщинки у глаз, и сами глаза — сизой зелени, озимые. Была тоща, но крепка, изгибиста, не чета бабочкам. Такая, думал Сумарок, и мужика может опрокинуть-приласкать.

— Скажи еще, кто такой этот Яра?

— Кнут. Только, касатка, кнуты — они разные бывают. Есть такие, как Варда. Есть, как твой Сивый. А есть Яра. Ох и лютовал он, когда властвовал. Скот свой не жалел. Кланялись ему, в ножки валились. Запросто не поговоришь, не подступишься. Осерчает — мог и хлестнуть-приголубить так, что до могилы и дух вон. Меня эдак вот приласкал однажды...

Амуланга нехорошо, на сторону, усмехнулась, напомнив вдруг этим Сивого.

— Так, может...люди его и того? Мормагона позвали? Порешили всем миром?