Сирингарий
Шрифт:
— С ума съехал? — спросил хмуро, поднимаясь на локтях. Отвел от лица волосы. — Ни свет ни заря...
— День-полдень, — откликнулся кнут.
Качнулся с пяток на носок, щелкнул каблуками и вдруг рявкнул.
— ВОН!
Девушка, взвизгнув, кинулась из постели опрометью. Сумарок не успел даже перехватить, удержать. Только крикнул голосом:
— Лиска! Лиска!
Девица обернулась.
— Липка я, — обиженно шмыгнула и убралась.
Дверь сама собой хлопнула обратно, точно дверца мышеловки.
Чаруша
Потер ладонью лоб. Скосил глаз.
— Чего тебе надобно?
— Это ты что здесь забыл.
— Дело пытаю.
— Мое дело!
— С чего вдруг? — Сумарок нахмурился, сел. — Честь по чести, людям на выручку пришел. Чудь вот зарубил.
— Ха! С поросенком боролся, едва не помер, что же если сама матка выйдет?
Чаруша замер. Головой тряхнул.
— Я взялся, я и сделал, — отмолвил коротко.
— Вижу, — усмехнулся Сивый, кивая на синцы-ссадины, — ловок, как всегда. Или опять куница покусала?
Сумарок, не отвечая, наклонил голову к плечу, взялся косу плести. На кнута и не смотрел. Знал уже, что молчание Сивого язвило сильнее любых слов. Кнут шумно фыркнул — Сумарок и бровью не повел. Пуганый.
Вышел кнут, дверью шарахнув. Только тогда чаруша обратно лег.
Сердито потер щеку.
— Не по зубам, да? — проговорил шепотно. — Эт мы еще поглядим.
***
— Мы энтих чучел захряпами зовем. Кто ставит их, не ведаю. А токмо — слышь — бают, что жонки волковой сие поделки.
— Жонки волковой? — переспросил Сумарок.
Собеседник его воровато огляделся, бросил мешать палкой в садке, где зрела вязь. На мостках их только двое случилось. Был старик-колченог, да он, как корму задал, так уковылял к себе. Остался только тощий, как осот, рябой паренек Пеструха, ворохающий шестом в садках. К нему Сумарок и подступил.
— А вот, когда, знашь, когда зверя гонят, подранка. А тот уходит. В глубину. Там у него жонка есть. Выхаживает, вываживает. В нашем-то точно сидит одна такая, тооочно грю. Давно сидит, еще когда зверье водилось...Она и ставит этих вот... Только они, слышь, вреда не чинят. На дорогу показывают. Дитяток, баб, пьяных выводят. Ровно сами перед носом выскакивают. Мы уж и от кнутов наряжух прикрываем. Разобьют ведь оне, кнуты, а?
Сумарок почесал бровь. Памжа даже днем выглядел неприютно, неопрятно. Вполне верилось и в волкову женку.
Другое — ежели ее поделки его из леса возвращали, то разве злое оно?
И отваживает. И выводит, если заблудишься.
Делать нечего, самому смотреть надо было.
Подошел к опушке — поежился, переглотнул. Тошнота
Постоял, подышал, да и пошел в Памжу. Рассмотреть надо было наряжух этих. Разъяснить.
Не долго один брел, глазом сморгнул — подле кнут вышагивает.
— Что, — спросил, — мимо краюхи пройти да не отщипнуть? Сдобна-рассыпчата?
Сумарок промолчал, только брови свел. Сивый на то посмеялся.
— Понимаю. Сам такой.
Тут уж чаруша не сдержался, отвечал едко:
— Как же, слышал изрядно. Добрые люди рассказали. В каждом лугаре по крале, в каждом узле по пиз...по елде.
Кнут руками всплеснул.
— Наговор!
— Как же, — в тон повторил Сумарок.
Озлился на самого себя. Как заталдычило на одном месте, будто и сказать больше нечего. Дальше шагали молча. Сивый прутиком помахивал, как если гусей пасти думал. Сумарок чувствовал на себе взгляд кнута. Мутило — будто его провинка. Рот жгло, точно сырой крапивы нажрался. И середку пекло.
Не всегда так встречались: Сивый был разговорист, смешлив, много знал, умел много. Сумарок порой так от его рассказок хохотал, что ребра ныли. Да и руку ему поставил, с сечицей обходиться учил...А вот как случалось подобное, так оба словно о стену бились.
Хорошо, что скоро не до раздумок стало.
Выросло перед ними: привалившись к древу, наискос, стояло пугалище. Навроде куклы в рост человеку, из дерева да соломы да лыка сотворенной, обряженной в человечьи же вещи. Стояло так, с вытянутой рукой.
— Оно, — хрипло опознал Сумарок, — я когда в беспамятстве мотался, наткнулся, думал — живое. А вот как...
Сивый прищурил глаза, резанул куклу прутком. Усмехнулся коротко.
— Люди говорит, волковой жонки проделье, — Сумарок рассматривал куклу, — но не на погибель же делано. Смотри — на тропу указывает. Если кто заблудится, так выведет.
— Твоя правда, — нехотя отозвался Сивый.
Дальше пошли, вскорости и вторую обряженку нашли. На этот раз — мужицкого уряда. И порты, и рубаха с подпояском, и картуз на ем. Честь по чести. И тоже руку тянул — как раз на тропу.
— И дождь-град не побил, и птицы-звери не попортили, не поели, — удивился Сумарок, — кто такой мастер?
— Добро бы мастер. Паче — мастерица, — сказал Сивый непонятное.
Будто в ответку, залилось, засмеялось тут тихим смехом, и оба встали.
Сумарок поднял голову и увидел.
Сидела на дереве, на нижней ветке, девушка. Как не углядел до поры? Или глаза ему, чаруше, замазала? Грызла девица яблочко, болтала ногами. Черные волосы у ней были коротко, под затылок, обкусаны, снаряга — мужицкая. Щеки ввалые, нос сорочий, глаза быстрые, умные.