Сирингарий
Шрифт:
Сумарок кивнул. Сам он, когда свой кладенец к руке примерял, вовсе о таком не знал. Не думал даже. Да и не было времени на раздумья-то…
— Ах, знать бы, что затеял жабий сын! — Сокрушался Коростель. — Небось вар умыкнуть захочет. Чего ему теперь, прямая дорога в лиходеи, да и народец вкруг него свою долю затребует…
— Да уж, не успели мы и половины скинуть, — посетовала Иль, — кто-то уж слишком быстро прилетел, хвост трубой по ветру, грива нарозметь…
Весело поглядела на чарушу, тот усмехнулся невольно.
— Да у Репня вашего терпения как у жениха молодого, первым делом захочет себе кладенец примерить, — фыркнула Амуланга.
— И что тогда? — шепотом спросил бледный Василек.
Мастерица плечами повела, длинный нос почесала.
— А может пополам разорвет его, может наизнанку вывернет, а может, и к руке пристанет.
Василек сделался вовсе как молоко снятое, водой разболтанное.
— Хорошо бы закрыть снаружи ватагу, — сказал вдруг Коростель, посветлев лицом. — Так, пока они там с кладенцом возятся да уговариваются-торгуются в горнице своей…Снаружи и запрем их, а? К князю на суд правый…
Призадумались тут все.
— Да как бы их обойти-то, чтобы к торцу самому подлезть? — сощурилась Иль.
— Разве по крыше? — молвил Марода.
— Если не совсем дурак, крышу стеречь будут, — хмыкнул Пешня.
— А если по боковине пройтись, да с внешней стороны? — предложил Сумарок. — За шкуру цепляться да опоясные огни.
Запереглядывались путники.
— Ну, вроде как можно изловчиться-изломиться, — протянула Амуланга задумчиво.
— Нешто возьмешься?! — ахнул Василек, расстроено добавил. — Страсть-то какая, я бы ни за что…
— Возьмусь, — вздохнул Сумарок решительно.
Иль смотрела на него, мнилось, с одобрением.
Пешня кулаком по плечу ударил.
— Молодца! Ну а мы крышей пойдем, отвлечем засранцев!
***
— На-ка вот, — Марода вручил Сумароку цапы, похожие на когти накладные, какими бортники пользовались.
Примолвил хрипато, порченым от шрамов на горле голосом.
— Этим-то сподручнее за шкуру тебе держаться будет.
— Ох, Сумарок, — Амуланга кусала розовые губы. — Смотри у меня, не сверзись.
— Не тревожься обо мне, мастерица, — Сумарок тронут был нежданной заботой.
— Да кабы об одном тебе тревожилась?! — Рассердилась Амуланга. — За себя страдаю, горемычную! Чую, если смерть твоя на меня придется, задушат меня моими же кишками, а мне они еще пригодятся…
— Не подведу, — коротко улыбнулся Сумарок.
— Уж сделай милость, не подохни, — буркнула Амуланга. — На-ка вот, на дорожку.
Сунула ему под локоть что-то, в платок увязанное.
Сумарок откинул уголок, глянул.
— Что такое? — спросил, осторожно трогая. Справился с искренним недоумением. — На что мне яйца печеные?
Амуланга аж затряслась, пятнами пошла.
— Яйца
Выдохнула сердито, увидев искреннее недоумение не лице чаруши, закрыла глаза, потерла лоб.
Пояснила сухо.
— Оружие это. Поделка моя. Если припрет тебя Репень али кто из ватаги его, швыряй прямо под копыта али в рожи свинячьи. Хорошо швыряй, чтобы побилось!
— И что сделается?
— Бросишь — узнаешь. Да не сомневайся, перец там летучий, прахом вдох залепит, главное, сам дальше держись.
— Спасибо, мастерица.
Спрятал Сумарок за пазуху подарок. Как раз кончили его веревкой обвязывать — совсем без подсобы не решились отпустить.
Темно было, ветер хлестал, слезу выбивал. Сумарок ухватился за шершавый выступ, поставил ногу….Переступил. Еще. И. Еще. Веревка на тулове натянулась.
Сберегающие, Пешня с Мародой да Коростелем, почуяли натяг, стравили чутка.
Сумарок зажмурился, отвернулся от ветра, глубоко вдохнул-выдохнул.
Цапы куда как к делу пришлись, без них, пожалуй, не сдюжил бы. Ноги то и дело оборваться грозили, буквально на руках себя держал. Хорошие когти оказались, глубоко и легко входили в шкуру…
Так, еле-еле, добрался-дотянулся — перехватился руками за опояску огневую.
Напружинилась та, точно ветвь ивовая, но удержала.
Сумарока аж в пот бросило.
Тут возок накренился — видимо, в поворот зашел. Сумарок что есть сил вжался в бочину, цепляясь за опояску — а все ж соскользнул, повис, точно кот на заборе, по спине, по волосам что голиком хлестнули, ветки мазнули…
Вытянул себя обратно, не сразу, но зацепился ногами.
Дошел до сеней, перемычки межевой между третьим да четвертым возками.
Руки-ноги тряслись, будто у кабачного опойцы. Сумарок даже на корточки опустился, голову свесил, переживая трясовицу, отдыхая.
Коростель ему все хорошо растолковал, как дверь снаружи перекрыть.
Прислушался — вроде тихо было.
Или не случилось заслона-препоны, или без звука боролись.
Выпрямился, цапы за пояс заткнул. Подступил к двери, и едва успел отскочить, когда обрушилась та, распалась.
Показался в проеме старший страж, до славы жадный.
— Аааа, чаррруша, — зарычал Репень, — вот что задумал! Варрр-мед себе забррррать!
— Окстись! — крикнул Сумарок. — На что мне?!
Отпрыгнул — пришелся удар по мосткам, в щепы разбил.
Ахнуло дерево, зазвенели цепи, но пока удержались, не расплелись косы железные. Репень рычал. По губам его текла пена, глаза блестели, точно стекло паучье. Рука, объятая кладенцом, казалась вдвое больше против левой. И впрямь, точно лапа медвежья…
Еще раз махнул кладенцом Репень — Сумарок ушел, впрыгнул в дверь, на пол сразу же кувырком свалился, когда пробило дерево мореное тем кладенцом.