Сирингарий
Шрифт:
Ввалился следом Репень.
— Сними ты эту дрянь! Не совладаешь!
— Неееет…Доберрусь до князюшки, и князя съем, и борррону съем, и всех съем!
— А не тррреснет?
Разинул пасть Репень — густо, пучками, полезли клыки желтые, капканные. Затрещали кости человеческие, выгнулась спина горбом, взбухло тело…
— Скырлы, скырлы, — заскрипело чудовище, — по узлам все спят, по лугарам спят…
— И ты спи! — Сумарок взмахнул сечицей, обрушил
Взвился тот на задние ноги, пропал удар, зато разглядел Сумарок, как вязнет, тонет в шерсти, лицо человеческое, как забиваются глаза да рот мехом…
Вот оно что, подумал с хладной дрожью.
Никуда тот сущ не уходил, всегда тут был, в ларце ждал-поджидал.
Кто кладенец вздевал, тот собой хозяину прибавлял.
Эх, Репень, Репень, жадоба…
Он пятился, сущ же наступал, опустившись на четыре ноги. За ним не видать было стены порушенной, казалось, с каждым шагом растет сущ, точно во сне дурном…
Тогда Сумарок стиснул зубы и перестал отступать. Сущ, казалось, усмехнулся.
Разгадал.
Застыли друг против друга.
— Кто ты? — проговорил Сумарок. — Не кнут, кнута бы я узнал, но кровь в тебе близкая… Кто ты?
Заскрежетало, забулькало в пасти зверевой. Точно заревом бледным потянуло из-под языка, из глотки. Повернул башку, одним глазом Сумарока оглядывая. Был тот глаз с миску, и словно бельмом затянут, а по белому мушки мельтешили али буквицы бежали…
— Скырлы…скырлы…
Сумарок медленно руку с браслетом поднял. Сущ застыл вовсе, так боком и глядя, точно конь пристяжной.
Чаруша, будто во сне, потянулся, коснулся меха густого, холодного…По клыкам, по языку…Провалилась рука, точно под мох, в вязкое, холодное…коснулся…костей, деталей, изломанных, скрученных, на новый лад поставленных…острых краев пластин, жил тугих проводов, полупроводников…
Глаз замерцал, налился синим, ровно озеро по весне.
Сумарок зажмурился, чтобы лучше разглядеть.
И увидел — вспышкой огневой — рубленый знак, наискось изображенный. Скрежетом, искрами, птичьим клином, на теле, на дереве, на пластике, на железе. Отпечатался, кажется, на самой изнанке век.
Сомкнулись его пальцы на живом, пульсирующем, горячем — и вцепились в запястье вдруг с той, обратной стороны, схватили, потянули.
Сумарок ахнул, покачнулся, руку рванул, но сам пальцы крепко сдавил, не упустил руки…Так, тягом, как из дупла, как из болотья, тащил на себя захлебнувшегося, оступившегося…
Вот, выступил из кольца глоточного человек по плечи, по пояс…
Сумарок знал, что времени у них мало: того гляди, развяжется сущ, очухается, захапает обратно добытое. Еще уперся, всем телом налег, и — освободил несчастливца вовсе.
Оба рухнули от последнего рывка на пол. Репень все прокашляться, проблеваться не мог — шла горлом шерсть и вязкое, студенистое. Била человека крупная дрожь, как зверя загнанного. Лицо было точно
Сущ стоял, раззявив пасть, но по шкуре, по мышцам рябь пробегала. Пробуждался.
— Пошел, пошел скорее! — Сумарок дружинника на ноги поставил, едва ли не пинками погнал.
Тот сослепу едва мог шагать.
К счастью, дружинники-разбойники под водительством Иль навели порядок: ждали уже, не решаясь мостки перебежать. Сумарок им на руки Репня толкнул.
Сам на рык обернулся. Крикнул Иль-разбойнице:
— Запритесь! Ежели не сдюжу, отцепляйте возок!
***
Сущ мотал головой, точно едва ото сна глубокого очухался. Сумарок сразу напал — знал, что силы не равны.
Рубанул наискось, распахал морду да плечо — взревел сущ, вздыбился, бросился.
Сумарок поднырнул, боком обошел, да пластанул по брюшине. Сечица загудела обиженно, в нос, точно о камень ее бросили…
Мигом сущ обернулся, едва Сумарок успел присесть, как над головой тяжело лапа прошлась, вспорола когтями темный воздух.
Вновь сечицу выбросил, в грудь целя — и вновь отбросило оружие верное, словно не мясо живое перед ним ворочалось.
Стиснул зубы.
И хлестнул сечицей, пробивая бочки с варом — оплеснуло, зарычал сущ, затряс мордой. Искры бы где добыть, мелькнуло у Сумарока в голове.
Поднялся сущ на задние лапы, передние раскинул. Сумарок тут вспомнил о поделке Амуланговой, отступил к краю возка, схватил одно яйцо да бросил с плеча, прямо под лапы сущу.
И тут — полыхнуло.
Будто горячий песок в яйце сидел, вывернулся огненным цветом, и все кругом пламенем объяло.
Сумарока то сберегло, что стоял далеко. Не дотянулся огонь.
Качнуло тут возки, вильнули оне собачьим хвостом — разомкнулись цепи, не удержались.
Никак нельзя было Сумароку заживо гореть.
Было, было уже.
Убегали вдаль возки, росла-ширилась расселина между ними…
Выдохнул Сумарок, разбежался в три шага, сильно толкнулся да прыгнул. Пролетел белкой, телом ударился о возок, уцепился за лесенку.
И оборвался.
Впились в локти девичьи руки, удержали.
Затянули в возок.
Иль-разбойница.
— Вот спасибо, выручила, — сказал Сумарок, продышавшись.
Приподнялся на руках — Иль его на себя так потянула, что оба на доски обвалились.
Иль мигнула зеленым глазом.
— С твоим бы счастьем да по грибы ходить, каурый, — сказала весело.
И вдруг — обвила ногами за пояс, приникла всем телом, прижалась губами к губам. У Сумарока все думы — прочь, точно пламя свечи сквозняком слизнуло. Горячо сделалось, обхватил тонкий стан, отвечая на поцелуй…Иль со стоном пальцы в волосы ему запустила, оттянула, до сладкой боли — у Сумарока мурашки от затылка по шее, по хребтине пошли…