Сирингарий

Ульяничева Евгения

— Правду ли люди молвят, что сама ты умертвие да каждый год новой смертью умираешь?

— Шелуха то, — она отвернулась, на бледных ресницах задрожал отсвет огня, — как выползок змеиный. Не здесь смерть моя.

— Твердо ли ты знаешь, твердо ли помнишь путь?

— Как на глазах выжжен.

— Вот что, Мальва. Проведу я тебя.

Мальва вскинулась неверяще.

— Проведу, чтобы больше никого не уводила, не губила, да сама цела осталась, домой вернулась.

— Справишься ли, чаруша? Нешто не страшно,

нешто не убоишься? Кто до тебя брался, все сгибли.

— Страшно, — ответил Сумарок честно. — Но как мне, сведомому, сидеть в стороне, если беду по силам отвести?

— Добро, — молвила Мальва.

Протянула руку и Сумарок, помедлив, взял ее ладонь.

***

Ах, странно было в Ночь Соловьиную. Будто наяву Сумарок грезил.

Ни теней, ни ветра, только соловьи невидимые песней захлебывались — славно коленца выпевали, дудочкой заливались, а то колокольчиками клыкали, бубенчиками пленкали… Поневоле заслушаешься.

Шли Сумарок с Мальвой близко друг к другу, а шагов девичьих, дыхания легкого Сумарок не разбирал.

Думал так: разве можно мертвую поранить? Разве болит у нее? Разве плачут убитые?

Мыслями к кнутам перекинулся. Слез их не видел, то правда, но кровь кнутову на своих руках видел, на языке чуял. Ох, не к добру ему кнутов обводить. Обещал ведь под крышей быть… В глаза обманул, так выходит.

— Я здесь не впервые иду, так ты, чаруша, за мной держись, не обессудь, — попросила Мальва.

Дальше лес начинался. Помстилось Сумароку, что другой то лес, не явный… Ровно во сне места знакомые видеть: узнать узнаешь, а дичинку чуешь.

Лес стоял, густой и прозрачный. Шевелился мерно, взбухал да обратно спадал, будто сердце живое, спящее. Мальва вступила под сень его зыбкую, точно нырнула. И Сумарок также последовал.

Тропинка утоптанная под ногами вилась, соловьи запулькали… Вздрогнул Сумарок, приметив, что не одни по дорожке идут — и впереди путники, и сзади. Вгляделся, ахнул мысленно. То они же шли-пробирались! Волос в волос! Будто зерцальных ловушек понаставили…

Тряхнул головой, припомнив толкование Варды о суперпозиции.

Мальва шагала смело, быстро, не отвлекалась. Сумарок же вовсю смотрел. Вот — открылась по левую руку поляна в белом смородиновом самоцветье, зыбко вздрагивала, точно через стекло запотелое, дождевое, виделась… Вот — деревья слились-скатались в одно месиво густое, темное, недоброе, и что внутри деется, не разобрать… А вот — дорогу зверь перескочил, будто бы кошка горбатая, рогатая… Швыркнул, не разобрать.

Еще приметил Сумарок, что ветви лесные наряду с листьями стеклышками цветными разобраны. Кто понавесил, для какой такой надобности тихим звоном убрал?

А шагать легко было, словно небо светлое, зольное, к себе за макушку тянуло.

Голову закружило, перехватило дыхание. Остановился Сумарок, невольно за спутницу свою ухватился. Казалось — вот-вот

воспарит, будто тропка его сама подкидывает, в пятки толкает.

Мальва тоже встала, повернулась.

— Тут всегда качает, — сказала понятливо. — Отпустит. Передохнем малость.

— Как же так вышло, что ты тут одна оказалась?

Мальва вздохнула, волосы оправила.

— По глупости своей беду терплю. Отбилась от стаи, думала, одним глазком гляну. Не знала, не ведала, что тут Ночь Соловьиная стоит, в нее и упала. И вот, по сю пору не выберусь из короба этого…

— Шредингера? — пошутил Сумарок.

Мальва же уставилась, распахнув прозрачные глаза.

— Откуда знаешь? — молвила изумленно.

— Друг выучил, — отвечал Сумарок.

Мальва вдруг вытянулась вся, слушая. Охнула беззвучно.

Потянула Сумарока прочь, с тропы.

— Как скоро, — прошептала на ухо, — обычно позже являлись, а тут в сенях уже встречают…

— Да кто?

— Смотриии…

Тут только разобрал Сумарок, что деялось. Свет цикорный, что чрез цветные стеклышки скольчатые шел, прямо на тропке марево ткал. Плотнело, сбивалось и, вот — встали поперек люди не люди, а будто ряженые.

Двигались без шума, как если бы тел вовсе не имели. Мерцали слегка, зыбились…

Мальва рядом вовсе дышать забыла.

Сумарок руку напряг, готовый сечицу выбросить.

Стражи однако с тихим перезвоном сгинули, ровно не было их.

— Видно, лес переместился, — сказала Мальва со вздохом.

Поглядела на Сумарок, промолвила:

— Те, что до тебя вели меня… Такой урок им был положен. Ах, злое дело! И мне тяжко, и им круто пришлось. А ты сам вызвался. Может, не станут тебя губить?

— Хотелось бы, — буркнул Сумарок. — На жизнь у меня изрядно чаяний.

Пошли дальше, с оглядкой. Стеклышки позади остались… Или, подумал Сумарок, впереди? Направление он утратил.

Вдруг точно за плечо потянули. Повернул Сумарок голову, увидел — не поверил. Шагнул с тропы, коснулся пальцами. Утонули пальцы в глубокой, вырубленной на коре борозде. Сама горячая да алым пачкала, ровно рана открытая. Складывали те зарубки-борозды знак, что Сумароку с цуга грезился.

Оглянулся на Мальву.

Та вперед ушла… И назад двигалась. Будто река, что о камень надвое разбивается.

Захлестнуло сердце Сумароку, закрутило голову. За какой идти? Какая истинная?

— Стой! — позвал.

Шагнул обратно на тропу направо налево свернул, да в овраг оборвался и — упал, да прямо на ветки свалился, едва успел схватиться. Руки ободрал, но не удержался удержался.

Дыхание занялось, как увидел над собой лиловое, пыльное, тянущее небо, усеянное соловьиными колокольцами. Хватался за ветки, обрывая листья, чуял — коли отпустит, так и полетит…