Скала альбатросов

Альберони Роза Джанетта

— Да, это верно. Но Руссо понимает, что человечество не может вернуться в прошлое. Напротив, он предлагает двигаться вперед. Не надо перечеркивать достижения цивилизации, нужно идти дальше и развивать их. Именно поэтому люди должны заключить общественный договор. При несправедливой системе, в которой мы живем, короли, аристократы, знать действуют исходя только из собственных интересов, побуждаемые алчностью. И командуют таке только они. Равенства нет. Единственный способ изменить положение, считает Руссо, заключить общественный договор. Этим договором каждый человек связывает себя со всеми другими людьми и в то же время ни от кого не зависит. Он повинуется лишь самому себе и по-прежнему остается свободным. В сущности, человек повинуется только

общему, общественному интересу.

Арианна внимательно посмотрела на Серпьери.

— Вот этого-то я и не могу понять, — сказала она.

— Общего интереса? Но это же очень просто. Каждый из нас, в общественном договоре, подчиняет себя и свою силу общей воле, которая хочет добра всем самым безупречным, самым безошибочным образом.

— А как это узнать?

— Что?

— Ну, что безупречным и безошибочным образом?

— Но ведь общественная воля всегда справедлива, иначе она не стала бы общей волей.

— А как ее определить?

— Что определить?

— Как определить общую волю? Предположим, я хочу одно, вы другое, Джулио — третье, и так у всех свои интересы, у каждого человека в Милане, каждого во всей Ломбардии. Я знаю, чего хочу я, и вы все тоже. Но как мне понять, чего желает общая воля, и как вы распознаете это? И Джулио…

— Хватит, хватит, дорогая. Я не догадывался, что вы такой тонкий философ. Общая воля — во всех нас.

— Как мировой дух?

— А что такое мировой дух?

— Это идея некоторых греческих философов. Мне рассказывал о ней фра Кристофоро. Эти философы считали, что у мира есть душа и воля. Точно так же, как у Руссо общество имеет душу и волю. Во всяком случае, я так поняла. Непонятно только, как эта воля выражается. Вот смотрите, в церкви есть церковный собор, есть папа, который выражает волю Божью. А в обществе Руссо кто выражает эту общую волю?

Серпьери растерялся. Ему не удавалось вложить в столь прелестную головку такое простое понятие, как общая воля. Но ведь во Франции все поняли идеи Руссо. Революционное правительство вдохновлялось ими. Серпьери попытался объяснить это.

— Во Франции революционное республиканское правительство пробовало руководствоваться общей волей.

— Вы хотите сказать, что эти кровопийцы — Сен-Жюст и Робеспьер — действовали в соответствии с общей волей?

— Конечно, они старались истолковать ее.

— Теперь понимаю, почему они оказались такими жестокими, — догадалась Арианна.

— А я вот не очень понимаю. Так отчего же, по-вашему?

— Оттого, что были совершенно убеждены в своей правоте и непогрешимости. Разве не вы сами говорили, будто общая воля никогда не ошибается? Они глубоко верили, что просто не могут допустить никаких ошибок. И потому убивали всех инакомыслящих. Знаете, что я вам скажу, Томмазо? Этот ваш Руссо — сумасшедший. Но еще безумнее вы, верящие всему, что он проповедует. Вы возомнили себя людьми, во всем безгрешными, только потому, что стали рупором общей воли. А на самом деле никакой общей воли вовсе не существует. А есть только наши желания, то есть воля Робеспьера, а теперь вот и Барраса. Я же, напротив, полагаю, что мы должны быть очень осторожны. Нельзя противоестественно навязывать всем собственную точку зрения, тем самым мы вредим другим, подавляем их, убиваем. Это безумие!

— Нет, нет! Все совсем не так! — в волнении воскликнул Серпьери и принялся ходить взад и вперед, нервно жестикулируя.

Арианна с тревогой посмотрела на него. Ей вспомнились слова фра Кристофоро: «Никогда не доверяй человеку, который кричит и кипятится, доказывая свою правоту. Это значит, он и сам не уверен в том, что говорит».

— Вот оказались бы вы, дорогая, в Париже тогда, весной 1789 года, — Серпьери все более и более горячился, — вы бы почувствовали, поняли бы, что существует общая воля. Да, да! Не ваша воля, не моя, не чья-то еще, а воля всех нас вместе, когда наши личные желания сливаются воедино, когда все желают только одного, что хорошо для всех сразу. И как

только люди захотят одного и того же, они тотчас почувствуют себя свободными. Ох, бесконечно свободнее, нежели прежде! Эх, вам бы тоже пережить этот волнующий, необыкновенный день, когда мы клялись в зале для игры в мяч! А вскоре пришло известие о падении Бастилии — тюрьмы, символа деспотии и средневековья. До поздней ночи третьего августа, когда Национальное собрание в праздничной обстановке единодушно с радостью и волнением положило конец феодальным привилегиям! Присутствовали бы вы на Ассамблее двадцать шестого августа, когда все, как один, голосовали за Декларацию прав человека и гражданина! Это была поистине общая воля, которая несомненно желала блага всем, провозглашая человеческие права! Каждый пункт Декларации отменял какое-нибудь нестерпимое злоупотребление. Декларация провозгласила свободу передвижения, свободу печати, свободу совести, право частной собственности, всеобщее равенство, разделение доходов поровну… И каждую статью французы одобрили всем сердцем. Да что я говорю! Любой человек одобрил бы, если б только присутствовал на Ассамблее.

Арианна молчала. Ее трогало волнение Серпьери. И она не стала высказывать дальше свои мысли. Тогда помыслы, думала она, оставались неиспорченными. Они чувствовали себя братьями, были воодушевлены и преисполнены восторга. Но когда начались разногласия, они решили утвердить и укрепить единство силой, а братство — гильотиной. Это поступки безумцев. Безумцев.

БАЛ В «ЛА СКАЛА»

Когда карета остановилась возле театра «Ла Скала», Арианна почувствовала, что сердце ее вот-вот выскочит из груди. Слуга открыл дверцу, и Джулио помог жене выйти. Она обеими руками придерживала платье. В фойе к ним подошел капельдинер — с поклоном принял манто и плащ и отнес их в ложу.

Арианна любила бывать в «Ла Скала». Едва только входила сюда, всегда испытывала особое волнение. Случалось, плакала, слушая арию или же любуясь на балерин, порхающих по сцене, словно мотыльки. Однако не только музыка влекла ее сюда, но и вся его атмосфера. Театр не считался королевским, но оказался волшебным, чем-то невероятным, что в своих детских мечтах она даже представить не могла. Ее фантазия, опиравшаяся на рассказы падре Арнальдо, на книги и изредка попадавшиеся гравюры, не в состоянии была вообразить что-либо подобное.

Миланцы гордились своим театром. «Ла Скала» занимал важнейшее место в жизни города, определял ее ритм. Он, можно сказать, отсчитывал пульс великосветской жизни миланского общества и возбуждал немало страстей.

Любители музыки жили ожиданием новой оперы либо спешили на возобновление старой, а то сходили с ума по необыкновенному балету или обсуждали предстоящее празднество. Дамы с волнением готовились к очередному событию в его стенах и шили новые роскошные туалеты. Влюбленные с трепетом ожидали встречи в ложе, любовники украдкой договаривались в фойе о часе и месте тайного свидания на следующий день. В казино театра игроки оставляли свои состояния едва ли не до последнего гроша. Все прошли через этот игорный зал, испытав радость успеха, а то и горечь проигрыша. Все без исключения. И ее муж тоже.

Арианна и Джулио направились к центральному входу в партер. Из переполненного зала в фойе доносился оживленный гул голосов. Сияя от счастья, Арианна повторяла себе, что все это слишком прекрасно, чтобы быть реальностью. Но именно сегодняшним вечером еще одна причина делала ее особенно возбужденной и заставляла повторять эти слова. Ожидая ребенка, она очень долго не выходила в свет и не посещала «Да Скала» с августа прошлого, 1795 года.

Она твердо решила не появляться в обществе, пока не обретет прежнюю стройность. Джулио не удалось переубедить ее. Первые два месяца после рождения сына она тоже предпочла провести в уединении. Конечно, она гордилась ребенком и своим решением принести небольшую жертву, отказавшись от празднеств, балов, театра и салонных игр.