Скарбо. Аптечные хроники

Лето пылало над щедрой и Богом любимой страной. Травы созревали и наливались целебной силой, соки в их длинных стеблях под воздействием алхимической мастерской Солнца становились медом и эликсиром. На полях звенели косы, веселые крестьяне пели, скотина мирно паслась, претворяя в мощных телах зеленую жвачку в белейшее молоко. Босые ноги тонули в мягкой пыли, мельче пудры из лучшей рисовой муки.

Полотняный мешок был уже доверху заполнен отборными травами, отец Сильвестр порадуется добыче. У брата Ионы такие не вырастут, тут и тень лесная, и болотная сырость, и редкое солнце два раза в день. Разве добиться на огороде таких редкостных условий! Мельхиор представил себе, как строгий брат Иона старательно пытается развести болото в углу аптекарского огорода, и невольно прыснул. Эх, Мельхиор, взрослый человек, а все дурачишься. Что бы сказал отец Сильвестр! Монастырь святого Михаила недалече, уже давно видна колокольня. Там у отца Фотия, настоятеля и милостивца, и переночуем еще одну ночь, а с утра по Божьей росе в путь. За ночь собранное сегодня подвялится достаточно, чтоб не превратиться по дороге в ненужный сор. А к вечеру, если не лениться, дойдешь до Скарбо. Старый аптекарь, верно, успел соскучиться по своему помощнику.

Из дальнего леса выскользнула нелепая фигурка и стрелой понеслась через опушку. Ребенок? Один? Путаясь в чересчур длинной, залатанной рубахе, размахивая руками, наперерез Мельхиору мчался мальчик лет восьми-девяти, на голове у него болтался кое-как сплетенный венок. Похоже, юный бродяга не ожидал встретить свидетеля своих дальних и, скорее всего, запретных прогулок. Увидев на дороге незнакомца, он испуганно замер, чуть не вскрикнув от ужаса и отчаянья, в смятении сорвал с головы венок и торопливо спрятал за спину. Вдруг он метнулся в сторону монастыря и, бросив венок, умчался прочь, будто за ним гнались с собаками. Мельхиор с любопытством проводил его глазами. Ничего себе! В такие годы убегать за пределы монастырского двора – если грешника поймают, ему здорово достанется. Ну, сам-то он его ловить не будет, да и не выдаст. Уж больно хорошо сейчас в Божьем лесу, щедрым летом.

Брошенный венок валялся в траве. Мельхиор с улыбкой поднял его. Почему-то из сонма пестрых цветов юноша взял для своего венка самые неприметные, неяркие, да и сплел их не слишком-то аккуратно, на скорую руку. Вербена, кое-где перевитая ломкими стебельками мяты. Мята по бокам, так чтобы лежала на висках. Только золотая головка девясила сияла среди полуобвядшего венка. И где же он тут отыскал девясил? Однако венок был составлен почти идеально. Как и велел Апулей, от головной боли. У здешнего инфирмария способный ученик, надо же. Мельхиор сунул венок в сумку и зашагал к монастырю.

* * *

Связки зверобоя свисали с края навеса. Одуряющее пахли ясменник и валериана. Вечером надобно будет собрать их в чистые мешки и уложить особо. Мельхиор вытряхнул из сумки охапку багульника и тряпицу с корнями аира. Корень надлежало разрезать и быстро высушить. До утра, конечно, высохнуть не успеет, но лучше что-то, чем ничего. На земле сиротливо лежал убогий полузавядший веночек. Эх, любопытство, кошачья погибель! Отец инфирмарий, а где сейчас ваш ученик? Ученик? Инфирмарий не брал учеников в этом году. Такой невысокий, рыжий, восьми лет? Боже правый, брат Мельхиор, с чего вы взяли, что он мой ученик? Это наше бедствие, Иоанн, и горек был час, когда он появился в монастыре. По крайней мере, для брата педагога. А что он вам сделал, этот варвар? Да вы лучше ступайте к схоле, отец Николай вам все про него расскажет. Или вот, Исайя, сторож. Исайя, опять ваш Иоанн что-то набедокурил. Вот уж даже в Скарбо о нем знают!

Сторож при школе, убогий Исайя, удивился не

меньше инфирмария. Сторож тоже не жаловал Иоанна. Мельхиор и Исайя присели под навесом. Травник быстро и ловко зачищал корневища и раскладывал их на платке, а старик был рад собеседнику. Эх, не видит отец Сильвестр, как нарушаются его запреты – травам все внимание и при том молитву!

– А что, он и вправду чего вам сделал? – полюбопытствовал сторож.

– Да нет, что вы! Просто что-то мне в голову взбрело, что он в учениках у инфирмария.

Исайя захихикал.

– Куды! Он же тупица, право слово. Уж как отец Николай с ним ни бился – и у того руки опустились. Верно говорят, что аленький цветочек сохнет да вянет, а лопух-дурак из земли сам прет. У нас зимой трое ребятишек померло, и хорошие такие ребятишки. А этот чертенок хоть бы кашлянул. Был мальчик, мы думали, в епископы пойдет – и тихий, и умный, и почтительный, а вот от простуды помер. Уж лучше бы тот жив остался, чем эта заноза. Тоже, кстати, Иоанн был.

– Что ж, он же дитя совсем. Поумнеет, исправится.

– Исправится, как же. Отец Николай уж на что справедлив, и тот его терпеть не может. Так и зовет «нераскаянный» Он-то маленький, это верно, но вырастет скоро – вот уж наплачемся мы с ним. Да только что, все дети как дети, во дворе играют, а этот змееныш за забор полез. Еще как время-то выбрал, что никто его не хватился. Выкатился весь красный, как раз под ноги отцу Николаю. Да вон отец Николай подручного своего за крапивой послал. Уж посечет для острастки, чтоб не бегал.

– Неужели ни к какому делу не годен? – с сомнением вспомнив про венок, спросил Мельхиор.

– Да может, и годен, только не у нас. Потерпим еще годик и сбудем это счастье с рук, пускай мастер к делу приставит. А убьет сгоряча – никто по нем не заплачет. Хотя и жалко, конечно, сирота он, подкинутый. Ну это видно, что от греха рожден.

* * *

Зареванный и чумазый, он застыл в углу двора, стараясь не шевелиться. Отец Николай, отхлестав его крапивой, заставил до колокола стоять голыми коленками на жгучих стеблях. Стоять неподвижно не получалось, даже измочаленные, стебли стрекали ноги, но ослушаться – Боже упаси. И то ладно, что с рук сошло путешествие в дальний лес, насилу успел вытряхнуть из волос травинки. А потом ударит колокол, и можно будет встать и войти в прохладную старую церковь, а после воспитанников поведут на ужин. Хорошо еще, отец Фотий запретил оставлять детей на хлебе и воде.

Краем глаза Приблуда заметил Зверька. Белый. Неужели обошлось? Отец Николай повел всех в здание схолы на вечерние чтения, только Иоанн-нераскаянный стоит во дворе на крапиве, так ему и надо. Господи, ну когда же колокол, когда же! Ох нет. Не обошлось! Из дверей схолы вышли два человека и направились к нему. Отец Николай рассеянно слушал, что говорит ему другой, высокий молодой монах с сумкой через плечо. Мальчик похолодел. Этот второй был тем самым, кого он видел в поле, когда бежал что есть мочи из леса. И этот второй, конечно, рассказал воспитателю все. Ну теперь точно конец. За побег в лес, а главное, за вранье и ложную клятву отец Николай с него точно шкуру спустит. Приблуда попытался сдержаться, но слезы сами собой потекли по его щекам.

В небольшой беленой комнатке, где и происходило учение, было тихо и опрятно. Десять-пятнадцать ребятишек смирно сидели на скамьях, а с кафедры декан, отрок постарше, читал им «Деяния». Отец Николай велел продолжать, сам же вышел в коридор, чтобы побеседовать с гостем. Дверь оставил приоткрытой, чтобы не было озорникам соблазна. Отец педагог был невысок, плотен телом, красен лицом. Очевидно, скор на гнев, но высокий лоб указывает на справедливость. Наверняка рождение имеет под знаком Каприкорнуса.