Скарбо. Аптечные хроники
Шрифт:
– Но как же Христос исцелял нищих, и они были рады?
– Тю! – сплюнул Заглотыш, - ну ты сравнил, чудила! И потом, может, тамошние против наших хлипче были. Подавать - подают больше, да терпеть-то тоже не праздничек.
Джон мыл аптеку и думал, отдали бы его нищим, если бы он не отрекся от Сатаны? И что бы те с ним сделали?
Вечером, перед тем как потушить лампу, Мельхиор подошел благословить Джона на сон грядущий.
– Отец Мельхиор, - внезапно спросил Джон, - что еще со мной будет?
– И что должно быть, дитя? – не понял его Мельхиор.
–
Мельхиор потрепал Джона по рыжей голове: а что бы ты хотел? Николай – это Николай, а Сильвестр есть Сильвестр. Но ты не переживай, в следующий раз как пить дать выдерут. Особенно если опять, как станешь мыть пол, забудешь грязь под конторкой. Да лежи, я уж вытер.
Джон прижался губами к руке учителя и, успокоенный, заснул.
* * *
На рассвете в аптеку стучали, колокольчик звякал, встревоженные голоса плескались на крыльце. За Сильвестром Бога ради прислали из дома ювелира. Ночью, во время третьей стражи, пришли предвестники, и теперь, к утру, неуклюжая и отяжелевшая перепуганная девочка места себе не находила: не могла ни сесть, ни лечь, и умоляла мужа, не мешкая, послать за отцом Сильвестром, чтобы, если что, успеть хотя бы окрестить ребеночка. Бабка-повитуха уже давно была в доме, но, помня свое отравление, ювелирша упорно требовала присутствия монаха. Напуганный не меньше жены, ювелир велел бежать в аптеку. Отец Сильвестр, не медля ни минуты, встал, отдал необходимые распоряжения и ушел с провожатыми.
Вернулся он уже под вечер, усталый и темный. Несчастная ювелирша мучилась до серых сумерек, но к вечеру разрешилась, наконец, первенцем – здоровым, крепким младенцем. Мать была плоха и слаба, Сильвестр велел поить ее подслащенным красным вином и кормить по часам. Ювелир, слушая стоны рожающей жены, дал обет преподнести оклад к образу Приснодевы Марии, ребенка же чуть не пообещал отдать в монахи, но вовремя прикусил язык. «Чисто дети, - усмехался Сильвестр, умываясь из ковша, - и у самих теперь дите». Но тут же поскучнел и велел тщательней, чем обычно убрать аптеку. Завтра у нас будут гости, аггелова масть. Отец Трифиллий, милостивец, нам страдальца посылает. Будем его исцелять, чем можем. Себя с гостем держать мягко, но помнить: болен, тяжко болен и мучим. Ничего хорошего тон учителя не предвещал. «Чем же он болен-то, отче?» - печально спросил Мельхиор. «Меланхолия у него, - хмыкнул Сильвестр, - да такая, что паче холеры».
После чинного возвращения из церкви население аптеки село за роскошный завтрак. Ювелир известил, что юный Бенедикт вместе с матушкой пребывает в добром здравии, и прислал служанку с корзиной вареных раков, яиц и пирогом с сыром. Сильвестр допустил отступление от обычного строгого стола, махнув рукой – по трудам! Джон с некоторой боязнью смотрел на красных чудовищ, пахнущих укропом, но под конец трапезы вполне с ними освоился.
Когда все уже вставали из-за стола после молитвы, за окном раздался скрип телеги, унылые покрикивания Готлиба, неторопливый топоток лошадки. Готлиб вел лошадь в поводу, подкованные копыта поцокивали о булыжники. Сильвестр поднял очи горе и вышел на крыльцо встречать гостей. С телеги скорбно сошел юноша лет восемнадцати, в дорогой ярко-черной рясе, с перчатками, заложенными за пояс. На черный подол страдальца налипли травинки, полуистлевшие листья, мелкий сор – какого только дерьма не болталось в телеге Готлиба. Крестьянин проводил его равнодушными чуть сонными глазами, поклонился отцу Сильвестру и начал деловито перетаскивать в аптеку пожитки меланхолика и корзины с провизией. Мельхиор вынес Готлибу кусок пирога, тот крякнул от удовольствия, обменялись парой новостей и распрощались. Черная тонкая фигура осталась стоять у крыльца. Телега исчезла за поворотом, юноша неторопливо поднялся и со сдержанным поклоном протянул Сильвестру письмо. На Мельхиора и Джона он и не взглянул. Сильвестр развернул листочек, пробежал его глазами и пригласил воспитанника Валентина войти в дом и расположиться там со всеми возможными удобствами, согласно договоренности. Тот дернул плечом, подхватил свой сундучок и последовал за Мельхиором в комнату для странников.
Джон
* * *
День проходил, как и все прочие дни: торопись по делам, собирай необходимые баночки и мешочки, растирай пестиком жесткие зерна в порошок, уворачивайся от крепкого подзатыльника, если Сильвестр найдет тебя недостаточно внимательным или быстрым. Перед обедом все собрались в молельне, Валентин вышел из комнаты и преклонил колени вместе со всеми. От трапезы он отказался, лишь вяло поковырялся в отварной рыбе, выпил стакан красного вина и вновь удалился к себе. Джон только диву давался, как этому молодчику все сходит с рук. «Да, - проворчал Сильвестр, - счастье привалило. Ну ничего, поживем-увидим. Что скажешь, Мельхиор?» Мельхиор пожал плечами: все симптомы тяжкой меланхолии были налицо. Дольше разбираться было некогда, на крыльце уже стояли посетители.
* * *
Ближе к вечеру, когда Джон уже домыл аптеку и выполаскивал тряпку, Сильвестр послал его за больным. Тот явился незамедлительно. Короткие темно-русые волосы его были гладко причесаны, сероватая кожа чуть припудрена, глаза и брови слегка подведены тонким углем. Сильвестр усмехнулся, но ничего по этому поводу не сказал. Валентин стоял перед докторами с самым скучающим видом. Джон сел в уголке с медной мельничкой в руках и старательно перемалывал корни девясила. В любой другой день, окончив дневные труды, он бы занимался с Сильвестром латынью, или отвечал на всякие каверзные вопросы, буде учителю захотелось бы испытать его, или слушал бы рассказы аптекаря о дальних землях и хитрых заморских травах и зверях. Избавиться от нудной латыни, конечно, неплохо, но ежиться под взглядом заносчивого барчука было почти невыносимо. Как-то сразу же едко обозначалась собственная никчемность, и руки в ссадинах, и грязь под ногтями, и то, что ты мал, конопат и неучен.
– Ну, - благожелательно обратился к Валентину Сильвестр, - как устроился? Надеюсь, неплохо?
Юноша вымученно улыбнулся и пожал плечиком: спасибо, мол, не беспокойтесь.
– Дом Трифиллий сказал, что болезнь продолжается долго. Что делали за то время твои врачи и чем тебя пользовали?
Валентин потупился было, но, снова подняв холодные глаза, рассказал о клизмах, о травяных ваннах и бесчисленных отчитываниях, которые ему учиняли педагоги и лекари. Пил всякую тошнотворную гадость, состав которой указать не сумел. Не помогло, впрочем, ничего. Кровь не отворяли, сочтя его чрезмерно хрупким для такой процедуры.
Сильвестр покачал острым горбатым носом и с ласковым сочувствием спросил:
– А гируд ставили?
Ставили, но и гируды не принесли облегчения. Наоборот, от них было только хуже.
– Ну хорошо, - смилостивился Сильвестр, – не надо гируд. Ты ничего не ел сегодня за обедом, почему?
Валентин с вежливой улыбкой объяснил, что есть ему без надобности, поскольку он и так прекрасно обходится. Задав еще несколько вопросов, Сильвестр велел Валентину снять одежду, чтобы брат Мельхиор смог бы осмотреть его должным образом. Валентин вскинул было брови, но смолчал и равнодушно скинул рясу, а потом и тонкую рубаху. Вид его бледного, мучнистого тела заставил Джона мучительно покраснеть. Валентин взглянул на него со сдержанным брезгливым отвращением и послал воздушный поцелуй.