Скарбо. Аптечные хроники
Шрифт:
* * *
Прошла еще неделя, прежде чем зима вступила в свои права. На исстрадавшуюся землю, замерзшую и заскорузлую, пал милосердный снежный покров, кончилось сырое и мутное время, господин январь вошел в Скарбо, как подобало зимнему месяцу, горожане, охавшие и недовольные затянувшимся ноябрем, благословляли его приход. Метель мела несколько дней кряду, вмиг выросли сугробы, а после ударил мороз, прихватил горы снега, уплотнил их и осадил, и вскоре гнилая распутица сменилась твердым устоявшимся зимним путем. Ночью Джон проснулся от холода. За ставнями сияла чистая, морозная ночь, небо, черное и звонкое, озарялось бестрепетно-серебряной луной, звезды остро сияли в январской ночи. Протянешь руку, тихо отомкнешь замок, засов отодвинется бесшумно, цепочка не брякнет. Не надо фонаря, не надо свечи. В сиянии луны четко вырисовывались крыши и шпили Скарбо, по улицам неслись тени, мелькали неуловимо, как псы в темноте, длинные вытянутые, полные недоброго веселья. Ноги нестерпимо горели, будто и впрямь постоял босиком на обледеневшем крыльце. От окна тянуло свежим и пьяным запахом зимы, горло чуть саднило, неужели успел простыть? Там, за ставнями, менялся и разворачивался новый, потаенный мир, зимние ангелы пролетали по ясному полночному небосводу. Если замереть и вслушаться, проникнуть
глава 20
Днем начались свои заботы и радости, Сильвестр велел одеться потеплее и выгнал его к пекарю за хлебом, велев потом зайти на базар, посмотреть, почем просят за мед и молоко. На базаре Джону мигом нашлось о чем перемолвится с парой знакомых теток, а у телеги веселые крестьяне вылупились на балагура, тот сыпал шутками и ловко подбрасывал в воздух гусиные яйца. Неподалеку на снегу валялась пустая скорлупа и пестрела пара желтых клякс – то ли ловкач осрамился, то ли какой олух решил повторить его трюк. Мальчишки с воплями мчались куда-то, Джон украдкой вздохнул – по снегу-то побегать, да еще вперегонки – но одернул себя. Он уже не малец, каким был еще летом. Вырос, вытянулся, даром что ли его отец Сильвестр и Мельхиор на ум наставляют? Расспросив о ценах на молоко, поглазев вволю на ловкого бродягу, Джон угодил в руки бойкой служанке из трактира. Та заставила в сотый раз пересказать историю о розе на могиле святого монаха-садовника, а за это подарила ему кусок сухой сладкой коврижки. Тут же рядом объявился Заглотыш, пришлось делиться, тот за щедрость решил повеселить друга историей о каких-то приезжих купцах и драке, разгоревшейся вчера между ворами и нищими. Торговки неодобрительно качали головой, им не нравилась дружба аптекарского ученика и голодранца-попрошайки. Коврижка кончилась, а история не подошла и к середине. Только тут Джон сообразил, что проболтался на улице втрое против положенного. Он бросил Заглотыша и помчался домой, лихорадочно пытаясь сообразить, что бы такое соврать, чтоб не слишком влетело.
* * *
Беспокоился Джон напрасно – никто и не заметил его долгой отлучки. В аптеке царили беспорядок, суета и оживление. У Сильвестра что-то бурно обсуждали, рокотал бас старого аптекаря, чьи-то голоса не то возражали, не то уговаривали, понять было невозможно - все говорили на каком-то странном наречии, да еще перебивали друг друга. Иной раз из общего потока Джон выхватывал смутно знакомые слова, но не больше. Мельхиор стоял за аптечной конторкой, уткнувшись в реестр, и выписывал из тетрадей на грифельную дощечку какие-то цифры. Он попросту отмахнулся от робких оправданий ученика и велел выполоскать и перетереть банки, снятые с верхних полок в кухне и составленные прямо на пол. Грешник облегченно перекрестился (спасибо, Святая Дева, выручила!) и прилежно занялся знакомым делом. Через некоторое время заглянул Сильвестр, коротко спросил: «Ну, сколько, если скромненько?» — услышав ответ, крякнул, хмыкнул, коротко кивнул и опять скрылся у себя. Банки были в сальной копоти, поработать над ними пришлось на совесть. Джон пошел в кухню сменить остывшую грязную воду, столкнулся в коридоре с незнакомыми важными господами и от неожиданности чуть не выронил миску. Жирная мутная водица чудом не плеснула на кафтан гостя. «Твой слуга, Бартоломей? Или внук?» - учтиво осведомился господин. «Мой ученик, Иоанн, — мрачно отозвался Сильвестр, метнув на растяпу испепеляющий взгляд. – И внук, и слуга, и кара Господня за наши грехи!» Джон, ни жив, ни мертв, вжался в стену и подождал, пока почтенные господа пройдут мимо. Быть Господней карой для отца Сильвестра оказалось неожиданно обидно. Проводив посетителей, травник и врач удалились в келью с выписками Мельхиора и целой охапкой реестров, а Джон угрюмо домыл банки и вытер их ветхой тряпицей. Здорово хотелось есть, но об обеде, похоже, сегодня никто и не вспоминал. Наконец, Мельхиор вышел и, ласково взъерошив Джону рыжие волосы, велел подготовиться – завтра аптека должна сиять, придут важные гости, очень издалека. А потом, после того, как дела завершатся, будет угощение. Уж таков обычай у купцов. «А что вообще происходит, отец Мельхиор?» — робко спросил Джон. Оказалось, что в Скарбо проездом объявились италийские купцы, соотечественники и старинные знакомцы Сильвестра. Уже несколько раз они специально заезжали в город, и всякий раз, с благословения дома Трифиллия, старый Сильвестр пополнял запасы аптеки редкими и необходимыми для лекарей товарами, тем более, что по дружбе купцы уступали им пряности, самоцветы и кое-что сверх того с изрядной скидкой. Договор уже, в общем, заключен и заранее одобрен аббатом, сумма закупки установлена, да, в общем, тебе не важно. А важно, Джон, чтоб все завтра сверкало, и ты не пропадал Бог весть где, сегодня-то уж ладно, хотя твое счастье, что Сильвестр тебя не хватился. (Уши у Джона заполыхали багровым). Вот банки ты нынче вымыл на совесть, умница! Ну давай, что ли, помолясь, на стол накрывать, припозднились мы сегодня!
* * *
На следующий день в аптеку пришли принаряженные купцы, принесли с собой несметные сокровища. Джон застенчиво маячил в углу, молясь, чтоб на него не обратили внимания и не выгнали вон из кухни, и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. На стол составили деревянные объемистые шкатулки. Купцы, смуглые, степенные и темноглазые, подходили к камину, протягивали к огню озябшие руки в перстнях, перекидывались шутками и замечаниями, цокали языком. Джон смотрел на них, как на богов. Меж собой и с Сильвестром они говорили на своем певучем скором языке, Сильвестра называли Бартоломеем. Эти люди плавали через бурные моря, познали бесчисленные опасности и были свидетелями тысяч Божьих чудес. И ему, ничтожному, было позволено стоять с ними рядом, как будто он ровня им, будто сделан из той же плоти и крови. Внезапно Сильвестр заметил Джона и велел приблизиться, положил руку ему на плечо, что-то проговорил, кивнув на мальчика. Купцы одобрительно засмеялись, закивали, один из них, самый старый, почти ровесник Сильвестру, потрепал Джона по щеке и распахнул перед ним деревянную шкатулку, затем еще одну,
В плоских деревянных ящичках таились винные гранаты; прозрачный горный хрусталь, ощетинившийся изнутри золотыми стрелами; невидный и некрасивый, но бесценный безоаров камень; мешочки пряностей; специальные запаянные склянки с ароматными маслами; комки остро пахнущей восточной смолы; красные небольшие рубины и жемчужины грубой, причудливой формы; клыки и когти каких-то небывалых животных, а в кисетах плотной кожи покоились засушенные рыбы и странные корешки. Один из купцов извлек из глубины шкатулки небольшую черную коробочку, достал крохотное зернышко ароматной смолки, присыпанное мелкой белой мукой, и неожиданно сунул мальчику под нос. Джон испуганно отшатнулся, купцы снова захохотали, одуряющий торжественный запах сводил с ума, как будто все церкви горнего Иерусалима одновременно распахнулись перед ним. Дух захватило от сладкого ужаса и восторга. Никогда еще он не нюхал ладан так близко, а уж видел его и точно впервые. «Ну, - проворчал учитель, - пора и делом заняться. Ступай-ка, хватит с тебя чудес». Джон с трудом оторвал жадный полубезумный взгляд от немыслимых диковин и роскошества, с трудом сглотнул и, отойдя от стола, низко поклонился Сильвестру.
Весь остаток дня Джон изнывал от жгучего недовольства собой и отчаянной надежды. Возьмут его вечером или нет? Что, в самом деле, он, недостойный, о себе возомнил, зачем там, на благодарственном ужине, никчемный дурак? Но втайне Джон умолял Пресвятую Деву и доброго Христофора, чуткого к детским просьбам, чтобы ему позволили хотя бы в уголке посидеть, пока купцы-мореходы будут угощаться после заключения сделки. На всякий случай, без нужды на глаза Сильвестру показываться не стоило – тот мог в любой миг прогневаться, и тогда уж точно ничего хорошего не будет. Ближе к вечеру Мельхиор окинул его критическим взглядом и велел умыться и переодеться, чтоб не щеголять сальными пятнами. И вообще давно пора устроить стирку. Джон просиял и опрометью бросился переодеваться в парадное.
* * *
Из церкви все чинно отправились к трактиру, где остановились купцы и где надлежало состояться пиршеству. В небольшом зале, отдельном от общего, уже накрыли стол, расставили кувшины с вином, хлеб и мясные пироги. Все расселись, ученика Мельхиор усадил рядом с собой и велел помалкивать и не нахальничать. После краткой молитвы и чинных речей, приступили к еде, и постепенно за столом воцарилось общее веселье. Джону достался кусок пирога и тушеные овощи, вина ему, конечно, полагалось не больше пары капель на стакан воды, но главное было не в этом. Вокруг гомонили, били друг друга по плечам и вспоминали о чем-то своем высокие темноволосые люди, каких не встретишь ни в Скарбо, нигде, и – вот диво! – оказалось, что старый Сильвестр той же породы, а Мельхиор многим из них знаком и может объясняться с ними на их наречии. Старики во главе стола чинно обсуждали что-то меж собой, Джон даже и не вслушивался. Самое интересное творилось рядом с ним, потому что молодой Антонио, приятель Мельхиора, усевшийся рядом, хмелел быстро и весело. Ягодное вино опасно – человеком оно завладевает быстро и ловко, да так, что и сам ты этого не заметишь, пока не попытаешься встать, но завладев, долго не отпустит. Кувшин на их конце стола опустел, сменился новым, Антонио, невысокий и восторженный, воодушевлялся на глазах под снисходительными насмешками своих, даже попытался спеть песню, какую горланили матросы на его корабле, но никто из старших его не поддержал, а сам он забыл слова. Купцы хохотали. Отмахнувшись от насмешников, Антонио вдруг заметил мальчика, который сидел тише воды ниже травы, не сводя робких обожающих глаз со всей развеселой компании. Разобиженный италиец в тот же миг утешился и, презрев порки кани инкаццати, осыпал ошарашенного Джона уверениями в вечной дружбе. Мельхиор деликатно вмешался, объяснив Антонио, что мальчик не разумеет по-италийски, да и в латыни еще не слишком силен, а еще предупредил, чтоб и в мыслях не было у того предлагать «амико Джованни» ничего крепче колодезной воды. После чего отправился к Сильвестру, тот позвал его уточнить некоторые подробности по последним закупкам.
* * *
Антонио, крепко держа своего Джованни за плечи, рассказывал ему, как умел, с трудом подбирая слова, о далекой и дивной Индии, царице всех стран, где самоцветы родятся в реках, а люди собой темны и прекрасны. Мир дышал чудесами. Темноликие колдуны брали простой кусок... корда... веревки, ставили его на землю одним концом, вот так, как древко копья, и по нему взбирались на самый верх. Это была правда, Антонио видел... ну как сейчас видит манджионе Гвидо! Гвидо жрет колбасу, а те, в Индии, ели фьямма, огонь. Кусали его прямо с фьяккола! Вот веришь? Джон сидел, ослепший и оглохший. Как могло такое случиться, за что ему такое счастье? Антонио, вдребезги пьяный и сияющий, поминутно хватал его за руку и кричал: «Да знаешь ли ты, мостро стифало, как прекрасно и разумно все устроено? Магнификаменте! А есть бестиа, молто террибила...ест человека. Мантикора...» Джон кивал и широко улыбался. К+ни+го+че+й.+не+т Не выпив ни капли вина, он и так захмелел от россказней Антонио, от всего этого вечера, нежданного и невозможного. «Полно, Тонино, не пей больше, завтра не встанешь!» - унимали его приятели, а тот лишь отмахивался и, улыбаясь, посылал доброхотов. Джон спросил у друга, что значит «ваффанкуло», и услышав ответ, поежился.
– А единорогов ты видел?
О да, Антонио видел. Огромные жирные твари, такие... робусти... премерзкие очень. У них глаза убийц, красные. Они валяются в грязи, черные и гругноно... говорят, как свиньи. Хррр. Очень злые, бешеные, кричат. Могут убить, да.
Джон обомлел. А как же белые звери с печальными кроткими очами и золотым рогом? Разве может Пречистая дева набросить голубую ленту на шею такой твари и повести за собой в Царствие?
– Ну я не знаю, - смутился Антонио. – У них есть уно.. рог на носу. Даже два бывает, но один гроссо. Это черные, злые, может, бьянки лучше? Вдруг они другие? А еще нери боятся элефантов. О, не грусти, Джованни! Я сам грустил, когда увидел. А еще там живет учелло... авис?.. Феникс ди ора, как огонь. Я привезу ее перо. Мы видели одну, не взяли. Она аммалата... скоро бы сгорела. На корабль нельзя, в море инцендио.. пожар... очень страшный.
Италиец пододвинул к себе блюдо с остатками пирога, но есть не стал, задумчиво крутанул его по столу. На них не обращали внимания, разве только Мельхиор поглядывал порой, все ли в порядке с его подопечным.