Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая
Шрифт:
– Ах, как эвто хорошо, любимый! – запрыгала от счастья Катя – аж до висящего на люстре огнетушманчика. – Чудно! Ну-с, во-перьвых, хочу, чьтобы ты облегчил жизнь простого народа: дедушек там всяких да Иванушек!
По колонному залу пополз, полз, полз и дополз до жениха и невесты ропот невесть как задумавшихся думных боляр.
– Чудно! Это тру-у-удно! – задумчиво произнес Горох. – Это невозможно и в сказке без подсказки!
– Я тебе, понимаешь, буду подсказывать!
– Я даже не знаю, с чего начать!
– Хи-хи!
По колонному залу шибко взошел, пошел, пошел и шибко быстро не прошел ропот невесть что подумавших думных боляр.
– Хорошо-о-о, любимая, чудно, хочь и чудно! Будет сделано в течение нашего долгого-предолгого царствования, хорощо? А ешто якие у тебя чудные желания?
– Хорочё! Второе мое желание: зело хочу, чьтобы ты начал борьбу с курпурцией! Не на словах, а на деле!
По колонному залу взбежал, побежал, побежал, пробежал и добежал до жениха с невестой нецензурный ропот крепко задумавшихся думных боляр.
– Чудно-о-о! Это тру-у-дно, о-о-очень тру-у-дно! – крепко задумавшись, произнес Горох. – Это невозможно, совершенно невозможно и в сказке без помощи и подсказки!
– Хи-хи! Я, я тебе, понимаешь, буду во всём помогать и всё-всё подсказывать, любимый! Хи-хи!
– Хорошо-о-о, любимая! Чудно! Будет сделано в течение нашего длинного-предлинного царствования, хочь и чудно, хорочё? А третье чудное желание?
– Хорощо! Зело хощу, наконец, чьтобы ты передал мне оговоренное ранее приданое: пачку газет!
По колонному залу взлетел, полетел, полетел, пролетел раз, другой, третий и принялся швыдко летать кругами шквал крепкой ругани думных боляр, которые уже совершенно обо всем подумали.
– Чудно, чрезвычайно чудно! Хорошо, хорощо, хорочё, любимая! Как только возложим друг дружке на плечи погоны! Поторопись же, моя любимая!
– Хорошо, хорощо, хорочё, мой любимый! Чудно! Хи-хи!
И тутовона Екатерина с энтузиазизмом возложила на плечи Гороха полковничьи погоны навечно, а Горох на плечи Кати – подполковничьи навечно. И вот, егда* Катя с Горохом были тем самым, наконец, повенчаны, монарх достал из-за пазухи мундира пачку газет и торжественно передал молодой жене. Молода жена борзо спрятала бесценное приданое в декольте. После энтого молодожены поцеловались. И ещежды поцеловались, и ешто, и ешто – прямо-таки прилипли друг к дружке.
Боляре, потрясенные происходящим и уже совершенно не способные ни о чем думать, подтянули остегны и вдруг громко-прегромко затопали ногами.
– Вах, шо это там ишшо за ши... шо... ша... шум? – вскричал дедушка Ващще Премудрый и спрыгнул с табурета, аки фельдмаршал с лорнета.
Шум, понимаешь, всё нарастал.
– Ой, мама! Чьто энто наша Катя с монархом друг с дружкой распаленно целуются на глазах у всех думных боляр, полных законного возмущения? – в задумчивости спрохал дедоха, зехнув в
– Чьто, чьто! – отвечает Иван. – Поженились наша Катя с монархом, вот и увлеченно целуются друг с дружкой на глазах у всех думных боляр, полных напрасного возмущения!
– Тьфу! Всё пропало! – дедишка так и сел на табурет, аки фельдмаршал на лорнет. – И о чем токмо энти думные, понимаешь, боляре думают!
– Ни о чем не думают: передумали обо всем!
– Вах, Иоганн!
– Вах, дедуган!
– М-да-а-а, Иоганн!
– М-да-а-а, дедуган!
– Шо скажешь, Иогаха?
– Да ни фигам, ёшкинам кошт!
– Скажу: не знаю, шо сказать! А ты шо скажешь, дедунь?
– И аз скажу: не знаю, шо сказать, Иоганн!
– И не говори!
– Одно токмо могу сказать!
– Що?
– Що Катю мы, Иоганн, потеряли! Однозначно!
– Однозначно?
– Однозначно! Двождызначно! Трождызначно! Пятидесятизначно!
– Да, дедушка?
– Да! Ах, какую деушку потеряли! Но цезарь Горох – какой фрукт, фрр, фрр! Ах нет, какой овощ! Ващще! Одним словом, какой прыткий, какой ловкий, какой несносный молодой ловелас! А представлялся совсем зеленым! Такую деушку из-под носа увел, ёшкин кот! Ах, чьтоб его за энто... за эвто... за этто...
– Чьто – за этто?
– Ах, чьтоб его за этто его же думные, понимаешь, боляре подвергли... подвергли... Тсс... тсс... Ка... ка...
– Чему подвергли? Ка... ка... консерватизму? Ка... ка... космополитизму? Ка... ка... конструктивизму?
– Ну ни фига-а-ам, ёшкинам кошт!
– Тсс... тсс... Подвергли ка... кас... каст... кастр... Ах, слово из головы выскочило!
– Остракизму?
– Да-да! Вот именно, остракизму! Подвергли остракизму! – облегченно закричал дедишка и защелкал пальцами.
– Вах! Вот этам да-а-ам, ёшкинам кошт!
– Фу, как эвто жестоко, дедичка! – Иван вскочил с табурета и замахал руками.
– Молчи, дурачара, а не то...
– Не могу молчать! Фу, как энто бесчеловечно с твоей стороны, дедичка!
– Предупреждаю во вторый раз: молчи, дурандай, а не то...
– А я тебе во вторый раз заявляю: не могу молчать! Фу, как эвто отвратительно с твоей стороны, дедичка!
– Предупреждаю, Иван, во третей раз: молчи, дурачина, а не то...
– А я тебе в третей раз заявляю: не могу молчать, ёшкина кошка! Фу, как энто с твоей стороны...
– Ах, чьтоб ты окаменел, дурачек! – в сердцах заорал дед и яростно защелкал пощупальцами, ерзая на табурете, как фельдмаршал на лорнете.
Иван токмо и успел выкрикнуть напоследках:
– ...Неучтиво! – и тут же окаменел, дурачек.
А дедичка впился глазами в блюдечко и зехает: Катенька с Горохом устали целоваться и разлепились. Катя достала из декольте пачку газет – и принялась их в восторге целовать!
Ну, эттого дед не смог так стерпеть – и этто... вскочил с табурета!