Сказ Про Иванушку-Дурачка. Закомуринка двадцать девятая
Шрифт:
– Я помню, ёшкин кот? – подпрыгнул на табурете дед, как завзятый пушкиновед.
– Да, ёшкина кошка!
– Пущай Пушкин вспомнит, ёшкин кот!
– Пушкин-то вспо-о-омнит, ёшкина кошка! Однозначно!
– А кто же еще вспомнит?
– Ты, дедушка!
– Я вспомню, ёшкин кот? – подпрыгнул на табурете дед, как маститый пушкиновед.
– Да!
– В самом деле?
– Ты що, мне не веришь, ёшкина кошка?
– Верю, верю, Иванушка! Конечно, верю! И конечно, вспомню! Уже вспоминаю, ёшкин кот! О, скольки нам воспоминаний
– Так продекламируй, дидушка, эвто словцо! – восторженно закричал дурашка с печишки, с девятого кирпичишки.
– Тенчас*!
Дедушка с достоинством поднялся с табурета, как маркграф с винегрета, надменно подтянул пурпурно-малиновые штаны (роскошный дар Цезаря – Юлия, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:
– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... И-эх, была не была! Фиг вам, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и живо щелкнул щептями*.
Ну ващще!
– Фиг вам, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.
Дед, понимаешь, так и присел на табурет и раскрыл рот, как кашалот. С першей попытки отчего-то ни фига не подфартило, ёшкин кот.
Дед зачесал в затылке, и чесальщику вдруг пришло в голову, что надоть произнести наоборот, однозначно.
Дедушка с вальяжностью поднялся с табурета, где было весьма нагрето, кичливо подтянул пурпурно-малиновые штанцы (личный презент Юлия – Цезаря, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:
– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... Вах, быть или не быть, вот в чём риторический вопрос! И-эх, была не была! Ну же, вам фиг, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и вяло щелкнул щептями.
– И вам фиг, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.
Дед, понимаешь, так и опустился на остывший табурет, расщелив ртищу, чисто кашалотище и даже еще почище. И со вторшей попытки отчего-то ни фига, ну совершенно ни фига не посчастливилось, двождызначно.
Дед зачесал в затылице, и чесуну немедля пришло в голову, що надось усилить высказыванье, ёшкин кот.
Дедушка с величавостью поднялся с табурета, где стало чуть-чуть нагрето, чванно подтянул насиженные пурпурно-малиновые штанишки (пожертвованьице Цезаря – цезаря, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:
– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... И-эх, будь что будет! Вам фиг, фиг, фиг, фиг, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и изо всех сил щелкнул щептями.
Ну ващще!
– И вам фиг, фиг, фиг, фиг! – проскрыпела дверюга и не открылась.
Дед, понимаешь, так и плюхнулся на охладелый табурет, разинув звериное зевло*. И с третьшей попытки отчего-то ни фига, ни фига, ни фига, ни фига не повезло.
Дед зачесал в затылочье, и чесателю
Дедушка с внушительностью, понимаешь, поднялся с теплешенького табурета, напыщенно подтянул теплотворные пурпурно-малиновые штанишечки (подношеньице просто Юлия Цезаря – не Скалигера, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и однозначно произнес:
– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... Вах, пропадать или не пропадать, вот шо требуется угадать! И-эх, где наше не пропадало! Фиг вам, вам и вам, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее! – и – ширк-ширк! – оглушительно щелкнул щептями.
– И вам, вам и вам – один фиг! Да и фиг с вам, ёшкинам кошт! – проскрыпела дверюга и не открылась.
Дед, понимаешь, так и шандарахнулся на поостывший табурет, широко-широко разверзнув львиное харло*. И с четвертшей попытки отчего-то ни фига, ни шиша, ни хрена и ни черта не подвезло.
Дед зачесал в потылице*, почесал минуту и две, шепча: «Надоткабы, вах, надоткабы», но почесуну ну ни фига не пришло в голову, ну и ну! «Да и фиг с вам!» – в отчаянии подумал дед и тут же помыслил: «Ага! Вот то, что надоткабы!»
И тогды дедушка уверенно поднялся с теплехонького табурета, величественно подтянул теплородные пурпурно-малиновые надраги* (драгоценный подарочек цезаря Юлия, с собственных чресл), подбоченился, прокашлялся и произнес:
– М-м-мнэ-э-э... М-м-мнэ-э-э... Вах, пан или не пан, вот в чем пропан! Или профан? И-эх, либо пан, либо пропан! Или профан? Ах, да и фиг с вам! Да и фиг с вам, откройся! Да поинтенсивнее, поинтенсивнее, ёшкин кот! – и чуть слышно щелкнул щептями.
Ну ващще, понимаешь! Однозначно!
Тутоди раздался страшный грохот, евродвершель раскрылась и в хатку влетела раскрасневшаяся краля – Катя Огняночка в своем красно-белом сарафане с огромным декольте, которое прогрызли похрусты*. На ногах у нея красовались архаические коты из аксамита, вырванные у какого-то хруста*, зазевавшегося в драке.
Дед, понимаешь, так и рухнул на табурет, аки сдрейфивший лев – раззявив зев.
– Салам алейкум, дедушка! Салам алейкум, Иванушка! Салам, этам... как её?.. евродверцель! Вигвам, салам! И всем-всем-всем в нём – вам, вам и вам – салам!
– Ваалейкум ассалам! – дружно ответили все-все-все, включая вигвам и его удивительную евродверьцунг, которая тут же со страшным грохотом закрылась и проскрежетала:
– Да и фиг с вам, ёшкинам кошт!
– Г-хм! – произнес дедушка. – Катя, эвто я, премудрый, я, прекрасный, я, всесильный, распахнул дверь – али мы с тобой вместе?
– Ха! Энто я, умная, я, красивая, я, сильная, распахнула дверь!
– Г-хм, якать – некрасиво! К-хм, Катя, а как же ты распахнула эвту... как её?.. тыр-тыр... скр-скр... стук-стук... евродверьцухт? – взволнованно осведомился у девы дедунька и соскочил с табуретки аки лев, заинтригованный, понимаешь, левреткой.