Сказание о Синей птице
Шрифт:
Я медленно поднял голову и упрямо поджал губы. В его глазах промелькнули боль и сожаление.
– Ступай. – Он отвернулся и махнул рукавом, приказывая мне уйти.
В расстроенных чувствах я снял военную форму, оставляя позади все переживания о внутренних делах союза. На собрании я наблюдал, как «шестнадцать мудрецов» при дворе выживали министров, а Чунхуа стоял в стороне и помалкивал. Отец был разочарован во мне и все больше и больше доверял Чунхуа. Ради увеличения его влияния он отодвинул в тень старейшин союза, таких как Гунь и Гунгун, которые внесли большой вклад в объединение
Шел долгий, непрерывный ливень. Реки вышли из берегов, затапливая дома, скот и поля. Много людей утонуло или погибло от голода.
На собрании союза отец приказал Гуню взять под контроль воду.
– Ваше величество, если ему это не удастся, как вы накажете Гуня? – спросил Чунхуа.
– Я рассчитываю только на успех, неудача карается смертью, – был ответ.
– Если потерплю неудачу, я готов умереть. – Гунь смотрел на императора без тени страха на лице.
– Отец, позволь мне заняться водой, – вызвался я, давно потерявший интерес ко всему, в том числе к жизни и смерти.
Люди не первый год страдали от наводнений. До Гуня много вельмож отправлялись усмирить воду, но возвращались ни с чем. На этот раз отец, подстрекаемый Чунхуа, решил, что неспособность обуздать воду будет караться смертью.
Чунхуа посмотрел на меня, затем перевел взгляд на моего отца и с едва заметной ухмылкой произнес:
– Хуася славится своими архитектурными сооружениями и управляет водами многих рек. Что до способности контролировать реки, то среди князей Гунь самый одаренный.
– Ваше величество, я готов. – Гунь, не давая мне пройти, вышел вперед.
Отец на мгновение задумался, его губы дрогнули. Он отдал приказ Гуню отправляться.
Я поймал взгляд Чунхуа, чьи глаза были все такими же темными, словно глубокие омуты, – и невольно вздрогнул.
Дождь все лил. Я пошел проводить Гуня. Капли дождя падали на наши плащи и на тростниковые шляпы. За всю дорогу мы не сказали друг другу ни слова. Я молча провожал в путь человека, который заботился обо мне и ободрял меня в детстве. С тех пор как умер дядя, Гунь был для меня самым близким и надежным человеком в мире.
– Идите назад, Чжу.
Перейдя реку на границе города, Гунь остановился. Дождь размыл дорогу.
– Дядя Гунь, берегите себя! – Мое сердце наполнялось грустью, я знал тысячи слов, но ни одно не подходило в этот момент.
– Чжу, – обратился ко мне Гунь, – ваш отец добр и мягкосердечен, им легко управлять. Вы старший сын и наследник императора. Задержка в назначении наследника ставит вас в крайне затруднительное положение. Среди вождей у вас нет союзников, «шестнадцать мудрецов» решают свои проблемы, а Чунхуа коварен, поэтому в общении с ним вы должны быть очень осторожны.
– Я все понял, дядя Гунь, вы тоже будьте осторожны! – Я крепко сжал его руку, не желая отпускать.
– Не беспокойтесь обо мне. – Гунь слегка улыбнулся, мягко высвободил руку, повернулся и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Меч, что дал мне Гунь, всегда был со мной.
Я тосковал по Гуню, который где-то далеко боролся с водной стихией. Прошел год, два, три… борьба с водой
Как только Гунь покинул город, позиции старейшин в совете постепенно ослабли. Благодаря благосклонности отца влияние Чунхуа, напротив, становилось все более заметным.
По мнению отца, наводнения случались из-за дисгармонии звуков неба и земли. Он верил, что только с твоей помощью, Синяя птица, можно вновь установить гармонию и устранить напасть. Чунхуа, как любимец отца, отправился вместе с музыкантами в долину Сеси послушать твое пение, настроить гармонию и, добавляя восемь струн к пятнадцатиструнным сэ [49] , получить двадцатитрехструнные сэ. Тогда же по-новому ладно зазвучали пьесы «Цзюшао», «Люин» и «Люлэ», написанные в эпоху императора Ку, чему отец был очень рад.
49
Сэ (кит. ?) – древнекитайский струнный музыкальный инструмент, похожий на гусли.
Что нравится высшим, тому следуют низшие. Традиция в важных вопросах полагаться на музыку становилась общепринятой в Хуася. Я не разделял всеобщего восхищения церемониями и музыкой. На собраниях я сидел в углу, подальше от остальных. Меня более не волновало, ценит ли меня отец, презирают ли меня другие из-за моего «внутреннего зла». Я Чжу, моя кровь – это кровь императора Хуан-ди, в ней мужество и дух моих героических предков. С каким бы презрением ни относились ко мне другие и как бы они меня ни отталкивали, я всегда держался гордо.
Однажды отец позвал меня в зал заседаний. Его одинокая фигура на возвышении вызывала почтительный трепет. Услышав мои шаги, он не спеша обернулся и жестом велел мне сесть рядом. Давно я не находился так близко к отцу. С тех пор как я вернулся из земель мяомань, я все больше и больше отдалялся от него. Для меня от стал просто уважаемым императором, восседающим на троне племенного союза. И сейчас, когда он был рядом, на расстоянии вытянутой руки, это ощущение не менялось.
– Чжу, с момента твоего возвращения с берегов реки Дань мы так и не поговорили как должно, – начал он. – Я назначил тебе наказание, желая тебя образумить, но я знаю, что ты все еще не признал своей ошибки.
Его взгляд стал острым. Я отвел глаза.
– Чжу, родившись, ты принес с собой на этот свет зло, притом настолько могущественное, что даже восемнадцать лет, проведенные в снегах, не смогли его укротить. Ты сделал большое дело, подавив восстания мяомань, но в последующих бесчисленных убийствах не было нужды. Их совершала тьма, что сидит в тебе. Если ты хочешь покорить мир, то в основу своих деяний клади добродетель. Если не укротишь зло внутри себя, то не сможешь занять престол. А если и встанешь во главе государства, то вряд ли надолго. Вот что меня беспокоит. Не вини меня, что я строг с тобой. От выбора наследника зависит жизнь народов и безопасность союза.