Сказания о недосказанном
Шрифт:
Потом тихонько мне Никола рассказал, что это клуб холостяков, клуб знакомств, почти домашняя обстановка, которая редко, но помогала образоваться новой семье.
Нам хозяйка сама поднесла по стопочке, но Никола отказался, а мне дал зелёный светофор, сказал, что машину обратно поведёт он. А тебе сейчас играть. Бери. Пей. Трудно, но необходимо.
И вот.
Утихли китайцы. Сложили инструмент. Посуетились, и мы, открыли свои чемоданы аккордеона и гармошки. Они уже достаточно согрелись. Никола махнул ладонью перед моим носом и, ничего не говоря, я пробежался пальчиками по кнопочкам,
Спели, раскинулось море широко. … Встала во весь рост хозяйка и сказала, что мы гости из России, Виппури и ещё исполним несколько песен. Аплодисменты робкие, а один не вставая, сказал, что – то, но на него зашумели и махали руками, я понял, глушат. Прошу Николу переведи. Отмахнулся. Я потребовал, резко,– переведи!
– Даа, Николаша, он сказал, что русскую музыку не любит.
– Я тогда просил перевести мои слова и в сердцах выпалил,
– Музыка не имеет национальности. Она или есть или её нет. Додекакофония, называется.
Потом быстро, коротко, рассказал, как мы в замке на ярмарке, здесь в их городе, выступали и маленький чёрненький негритёнок, на руках у матери, отбивал ножками ритм моей мелодии, которую я исполнял на гармошке.
Аплодировали и тогда и сейчас. Я пришёл в полное спокойствие и, и сказал ещё раз, что она мелодия или есть или её нет.
Сидевшие сыпанули аплодисменты…
… А он, непрошеный искусствоед, критик, чуть согнулся и, сидя врезал ещё пива. Прямо с горлышка.
Все улыбались.
Потом, выдал и голубку и грузинскую сулико, да и просто плясовую с переборами и дробью для плясок. Некоторые сидящие, вставали и аплодировали. А тот, слюнявый сидел тихо и молчал, потом похлопал немного ладушки, как малыш, и показал большой палец. Дескать, давай. Видимо распробовал и пиво и наше старание и умение.
А…
Сама хозяйка этого дворца сводников, и сватов на общественных началах, ходила по этим двум рядам и держала глубокую мисочку керамики Николая. Звенели, монетки, тогда были ещё марки, а не еврики. Подошла ко мне, рядом Никола, она поставила тарелочку с горкой монет, приподнесла стопку с водкой.
Никола сказал, что – бы не ломался. Я поднял и, залпом рванул на радостях за успех. Потом подставил карман, и, Никола всю эту горку монет высыпал в мой огромный карман.
Расставались мы более чем тепло. Она, хозяйка приглашала на русском наречии с трудом. Мы будем рады. Приходите, я дам вам место…..
Вечером. Дома я посчитал. Сумма была равна моей недельной зарплаты у Николы. Но он больше туда меня не возил.
А ребята, коллеги из Выборга, работники наши Выборгские, шутили, смеялись грустно, пытались демонстративно кусать свои локти и говорить с торжеством.
– Ну почему не я, там был.
Рондо Каприччиозо
Арбузятники
… Степь да степь кругом…
Так можно было петь и пели, тогда, в те юные годы, далёкие, но близкие, как и сейчас.
Студент. Каникулы.
Экзамены и зачёты остались там, остались, в стране Абрамцево, где бывали и работали, – Врубель и Васнецов, и Нестеров, а теперь вот они – студенты, и, конечно, чувствовали, считали себя, талантами,
Мы тоже прибыли со всех концов России – матушки. Тогда, по крайней мере, было так.
Булат, понятно, с Бурятии, и, конечно, самая красивая, самая лучшая для его сердца были – река, Оронгойка, и место Оронгой. Конечно река это слишком громко, вот Ангара – дочь Байкала, это дааа, это река! А Оронгойку, реку его детства, мы бродили по ней пешком. Холодная, быстрая, и он, Булат умудрялся руками ловить рыбу там, дома, где мы умудрились быть у них в гостях, сдали экзамены, за четвёртый курс, получили направление в Тобольск, на практику в костерезную артель и потом рванули в Бурятию…
Ох, и путешествие. Ух, и практика, ах и мастера!
– Аванес, так просто звали, и ласково дразнили, Аванесяна Вовку, Аванес и всё тут. Потом ещё был Федя из самого Тобольска. Сибиряк. Красавец. Прекрасный баянист. Иногда мы его звали – величали Феофан. Почти Феофан Грек. От него, Феди, мы услышали и почти поняли, что такое Полёт шмеля, 24 каприс Паганини, и, уж, конечно, рондо капричиозо Сен Санса.
И вот теперь, всё это время, между студенческими днями, и взрослой порой – после семидесяти годочков, говорим спасибо Федя!
Я тоже играл, не такие сложные вещи, как Федя, но потом, спустя каких – то пятьдесят годков,… удивлялись и за бугром, русской гармошке и аккордеону, когда в Финляндии показывали мастер – класс.…
… Взрослые, и дети, радовались, а негритёнок, – мама конечно финн, а папа, папа,– негр, а он, малыш,– весь в папу, смугленький, прикопчёный, но не северным холодным солнышком,– папеньки кровями,– африканскими лёжа у мамы на руках, двигал в ритм мелодии ножками, одетыми в тёплые шерстяные носочки, ритм нашей русской плясовой, своими маленькими ножками, заботливо укутанными от зимнего, северного холода. Вот тогда мы с дочерью поняли, что музыке не нужны знания языка, высоких званий и регалий, национальности – нужна любовь и мастерство, а она, музыка, есть или её нет.
Музыка интернациональна.
Так вот, Булат хорошо играл, аккомпонировал нам на ударных, в нашей комнате – кастрюля, табуретка, и как ксилофон, – бутыллофон – на пустых или полупустых бутылках, от пива или вина. Потом, позже мы, правда, видели на сцене таких музыкантов, с инструментом – Бутыллофон…
Аванес просто пел так, без сопровождения, как птица поёт.
Мы, мысленно уносились туда, в его Армению.
Вася Покат не пел, но верил нам, что мы молодцы. Он был детдомовский. Знал много городов, но Сибирь – матушку любил больше всего. Там было последнее его пребывание. Оттуда его и направили к нам в Абрамцево. Но лепил, головки натурщиков, класс… Так, что они, его работы были всегда номер один среди пятёрочных, на просмотрах, целой, как всегда коллегии, преподавателей, – московских художников.