Сказания о недосказанном

Голобоков Николай

И вот теперь все ребята уехали к себе домой. Я же рванул в Крым. Свой родной колхоз Красный Пахарь. И первое, что пришло в голову, а что тут можно нарисовать? И тем более написать этюд. С чего???

Голая степь. Где-то холмик. Далеко село Рашевка, там мостик и железная дорога.

Маленькие хатки – мазанки, глинобитные стены. Крыша, покрытая глиной, и травка, высохшая на ней, а в домике и потолка нет. Просто двухскатный потолок,– почти евроремонт – глина, кизяк коровий, извёстка и ещё балки видны на

потолке.

Но мне – то нужен был пейзаж.

Единственный колодец – журавль, с холодной ключевой водичкой, натура, которая могла бы красоваться на листочке бумаги, и, конечно, пруд. Гребля, плотина – дамба, что бы воду удержать. А за прудиком, с карпами зеркальными, лужайка – толока. Далеко – далеко лесополоса, с акациями и маслинами. А в самой деревеньке деревьев почти нет.

Во время войны вырубили по приказу немцев, всё боялись фашисты кустов и деревьев, мерещились им всюду партизаны.

Прошли годы, деревьев так никто и не вырастил, даже фруктовых.

Толока…

Уж не знаю кто, как и почему, назвали эту полянку толока, которая была скорее лужайка, и, только травы на ней почти не было. Вытоптали её своими ножками малыши и те, которые уже повзрослее, играли в ручейки, третий лишний. Вот и получилось такое имя полянке. Выгорела она от солнышка, а выживала только вонючка, на которую, если в темноте и сядешь, долго не вытерпеть – запах, несусветная смердящая штучка, которая как у скунса, парализует и заставляет бежать, куда глаза глядят, и, ничего не видят…

И вот оно детство, ручейки, игра такая, как будто бальный танец. Кто кого за ручку подержал, что сказал.

Арбузятники.

Ночь. Темень. Никаких столбов и лампочек. Полночь. Домой идти не охота. Арбузы. В соседней деревне, на глинистом бугре, это даже не холмики, бугры. Пошли за арбузами. Разговаривать нельзя. Вдруг засада, такое тоже бывало. Страшно. А какая радость от страха. Пусть даже это и арбузы. Ах, вот оно, радость и наших деревенских девочек, которые тоже любят арбузы.

Шёпот. Шорох. Шелест… И. Вот, наконец, бахчааа.

На самой макушке бугра, шалаш сторожа. Долго сидели, выжидали, проверяли, нет ли засады. И, и, поползли, поближе к бахче. Вдруг выстрел, казалось – мы вросли в колючки, – вонючки и вросли, влипли в, высохшую траву. Понятно. Сторож. Радости мало – стреляет для острастки, пугает, на всякий случай, а теперь смотрите, наберёт мешок арбузов и потащит домой. Так оно и получилось.

Посидели. Подождали, когда уйдёт подальше.

И только, когда он совсем скрылся, решили флангом зайти на бахчу.

Собаки лаяли просто так. Привязаны были далеко, видимо, скорее для порядку, по привычке. Носами не могли учуять – далековато.

Ах, как трудно без мешка или хотя бы сумки, один арбуз, хоть и большой, но что это пять кг, и один арбуз?!

Два, вырываются и падают. Танталовы муки. А попробовать? Нет. Нельзя. Завтра утром будет делать обход и точка. Больше сюда хода не будет.

… На толоку прибыло целых, и всего лишь три арбуза, на ттакууую компанию.

Считанные минуты корочки арбузные летели в сторону оврага.

Но…

Были и более грустные походы за арбузами. Ох, и горькие тогда они, эти вкусные красавцы, когда в твоей заднице сидела и прижигала, дробинка или крупная кристаллическая, крымская соль.

Потом было расставание с детством. Разъехались кто куда.

*

И, снова арбуз. Вернее встреча с ним, голубчиком.

Ремесленное училище. Военный завод. Южное море. Почти присяга. О неразглашении тайны. Понятно. Сталинская эпоха. Шпиономания.

И, вдруг опять арбузы.

… Ночью, выходили по одному из угловой комнаты общежития. Там двадцать пять гавриков пытались заснуть, а пять смельчаков, рванули на бахчу.

Город, нет, не город, – посёлок Аршинцево, уже спал.

До бахчи топать было далеко. Шли молча. Голос мой, враг, твой и мой. Услышат и тогда…

Услышали. И тогдааа.

Арбузов не попробовали, а вот соли в зад двоим перепало. Остальные отделались лёгким испугом. Но самое печальное было впереди.

Возвращение блудного сына.

Почти.

*

… Возвратились. Подошли к корпусу общежития, послали одного в разведку. Он разделся и пошёл в одних трусах.

Буд – то ходил в туалет, который был далеко, на, на, пять посадочных мест, на улице.

На вахте его и затормозили.

– Тыы, это! Что ты, верёвку проглотил? И три часа тянул – вытягивал её руками из своей задницы?!

…Остальная братва, пыталась штурмом взять окна, заранее которые открыли. Ну и там встреча, воспитатели, фонарики, и страх. Страх.

Сааамое страшное – приговор…прогонят из училища, а дома понятно – ремень и кнут. Кому что, а курочке можно выбирать,– что, лапша или просо. У нас не на выбор…

Идя навстречу пожеланиям трудящихся,– такой был девиз при Сталине и позже. У нас не было такого,– на выбор. А как придётся, но с позором. Без выбора средства внушения за непослушание. И, великое счастье. Работа, работа в колхозе…

… Утро. Утро ненастное, утро седое… Хмурое утро. Всем арбузятникам выдали кальсоны с верёвочками у щиколоток, потом они во время бега по дорожке, были юмором для зевак, а нам позор цирковых номеров, без аплодисментов и гонорара, за цирковое шоу.

Выстроили на утренней линейке и, и, песочили целых полчаса. А потом бегом марш, вокруг училища по спортивной дорожке, а уже народ спешил на работу.

… И, и даже девчёнки, которые ходили на танцы, в училище, видели этот маскарад, увы,– без аплодисментов.