Сказка со счастливым началом

Маркус Галина

– А зачем? – Анька была потрясена. – Она же всем, всем подряд эту историю скармливала! Тебе этой Аллочкой плешь проела. Для чего?!

Соня знала теперь – для чего. Знала. Мара просто стеснялась. Боялась, что никто не поймёт, как она, зарабатывая в театре свои копейки, вдруг ни с того ни с сего взвалила на себя чужого ребёнка. Опасалась как восхищения, так и сочувствия. Боялась быть плохой матерью Соне, хуже, чем могла быть настоящая. Вот и придумала себе оправдание – благодарность Аллочке. А придумав, уже не могла дать обратный ход, и, чтобы

не врать, поверила в это сама. Теперь Соня лучше могла представить, как мучилась мать над своим последним посланием, но так и не решилась признаться в своей дикой выдумке, отступить от своей фантазии.

– Ну, а шубу-то ты зачем отдала? – жалобно протянула сестра, не дождавшись ответа. – А эти-то… крысы… взяли и не подавились!

– Пусть – шуба эта – убирается из квартиры… из моей жизни – вместе с Аллочкой! Это ей компенсация – за все годы, что была моей матерью… что её умертвили… Пусть Котя носит! Ой, со смеху лопнуть… Шубу дочки Аллочки Надельман будет носить дочка Аллочки Надельман!

Соня вдруг почувствовала, что у неё больше нет сил смеяться – по щекам потекли слёзы.

– Постой… Да ты у нас, может, и не еврейка вовсе? – хлопнула себя по лбу Анька. – А гляди, как примазалась-то! То-то я думаю… и чего ты у меня… такая – непутё-о-ова-а-я-а!

Обнявшись, они уселись на пол и зарыдали вместе. К ним тут же присоединился Вадик. Он ревел с наслаждением, прямо-таки с удовольствием. А потом, когда все умолкли, ещё несколько минут всхлипывал, затем встал и сказал будничным, деловым голосом:

– Хватит, у меня слёзы кончились. Пойдём же… ну пошли дальше жить, наконец!

* * *

Полтора года спустя.

Борис говорит туманно – где искать

– Послушайте, Софья Васильевна, я даже не как врач вам сейчас говорю, а как человек.

Соня с тревожной досадой потупилась и уставилась на большую белую пуговицу на его халате. Только этого не хватало! Человек-то он замечательный, лучше и не придумаешь, но она не хочет слышать от него ничего подобного. Не зря Соня морщилась сегодня, собираясь на приём: слишком уж он добр к ней – именно что «не как врач, а как человек». И не дай Бог – как мужчина. Илья Сергеевич до сих пор отказывался от вознаграждения, утверждая, что просто обязан наблюдать пациентку. И наблюдал её уже полтора года, ежемесячно заставляя проходить обследования и сдавать анализы. А кроме этого – проявлял заботу, уговаривал не отдавать слишком много нервов работе и тонко чувствовал её состояние.

В этот раз Илья Сергеевич вёл себя особенно подозрительно. Он словно хотел и не решался что-то сказать, жался, краснел, выглядел смущённым и виноватым. Правда, потом постепенно успокоился, провёл обычный осмотр, проверил кардиограмму, померил давление и пульс. Поговорил с ней немного про лекарства. Но почему-то всё никак не желал отпускать.

Не хотелось казаться неблагодарной, но… Она довольно откровенно глянула на

часы – восемь с небольшим, приём уже затянулся. Илья Сергеевич ничего не заметил. Он уже минут пять, как начал читать ей лекцию «за жизнь». По его мнению, лечение идет ни шатко ни валко, а виновата во всём сама Соня.

– Вы должны включиться, проснуться, – заявил он, – да просто – жить! А вы – словно существуете, по какой-то обязанности. Делаете всё, как надо, работаете, воспитываете ребёнка, отвечаете вот мне на вопросы сидите. А сами… словно и нет вас – понимаете, о чём я? Где ваши собственные желания? Умение находить радость, о чём-то мечтать в этой жизни – она ведь у вас одна. Каждый миг её дорог! Ощутите, наконец, что вы дышите, ходите по земле, что вы молоды, красивы, полны сил! Съездите на природу, у вас как раз отпуск… лето вот-вот закончится.

Этого она и боялась. Следующей фразой он предложит ей завести новые отношения – да вот хотя бы с ним. Правда, личных вопросов доктор никогда не задавал и вообще, вёл себя очень тактично, поинтересовавшись её семейным положением один-единственный раз – когда Соня лежала в больнице. Но догадаться, что она до сих пор одна, конечно же, не составляло труда.

Слушая его, Соня лихорадочно подбирала вежливые, но категоричные слова, которые расставят все точки над «i», но в голову приходила только какая-то глупость, типа «извините, мне некогда, в другой раз».

– Ну, право же, можно выпить тонну таблеток, и ничего не поможет, потому что нет внутреннего ответного порыва – желания выздороветь и… – внезапно доктор осёкся и произнёс совсем другим тоном, настойчиво и раздражённо:

– Есть у вас совесть? Я же просил… не устраивайте здесь… Уйдите, слышите! Немедленно!

В голосе Ильи Сергеевича одновременно прозвучала тревога. Соня в недоумении перевела взгляд с его пуговицы на лицо, и тут только поняла, что смотрит он не на пациентку, а куда-то ей за спину.

Она невольно повернулась, успев заметить лихорадочное движение доктора, то ли приказывающее ей не смотреть, то ли прогоняющее кого-то, но уже через секунду ей стало не до него. Соня уже не могла думать, где она, с кем и о чём говорит. Дыхание у неё перехватило.

В дверях кабинета стоял Митя.

* * *

– Привет… – глухо произнёс он по своему обыкновению.

А она потеряла всякую способность двигаться, словно её приковали к стулу.

Доктор вскочил с места.

– Софья Васильевна, здесь нет моей вины. Я просил, но… Я был уверен, что он уйдёт.

Она сглотнула. Хотела что-то ответить, но язык не ворочался в пересохшем рту.

– Софья Васильевна? Вам плохо?

Он принялся накапывать ей лекарство, при этом бросая яростные взгляды на Митю. Казалось, Илья Сергеевич не столько удивлён, сколько возмущён. Судя по его реплике, получалось, что Митю он сегодня видит не впервые.

– Илья Сергеевич, – тихо сказал тот. – Пожалуйста, дайте нам поговорить. Простите меня. Но больше негде.