Сказка в дом стучится
Шрифт:
— Тебе сколько сейчас? Уже тридцать девять? Или только будет в сентябре?
— Восемнадцать. Женщинам столько, насколько они выглядят. А мужику — насколько он себя чувствует. Вот сейчас я дурной и совершенно неуверенный в себе мальчишка. А ты взрослая женщина, к которой страшно подступиться, чтобы не услышать «отвали, дурак!»
— Валер, ты за мной ухаживаешь, что ли? — потрясла я закрытым пакетиком перед его довольной рожей.
— Нет, совершенно нет. Я бы выкинул этот пакет. Это так, возмещение убытков. Незапланированных.
— Каких убытков?
— Давай потом. Я жрать хочу, но домой не поеду. Раз ты у меня такая чудная,
— Валер, ты сумасшедший! Какое счастье, что я не знала тебя восемнадцатилетним!
— А я знал тебя… Ты тоже была не особо умной тогда… Особенно за рулём. Иди на пассажирское место, мне так реально спокойнее.
А мне оно сразу показалось неспокойным, потому что пришлось взять в руки телефон, чтобы сесть. На экран выплыло сообщение от матери «Это он???» Да, три вопросительных знака. Слава богу, что не добавила восклицательных. Пятый этаж не нуждается в бинокле. А я не нуждаюсь в лишних нервах. Вот и хорошо, что все открылось.
«Да» — написала я в ответ. Коротко и ясно. Для нас обеих.
Глава 34 «Он сам нарвался»
Я открыла глаза на звук хлопнувшей двери — Валера успел сбегать за пиццей, а я — проспать все Приморское шоссе. Глаза и сейчас чесались, но их я не потерла, потому что прикрыла рот, чтобы вместо пиццы в него не влетела муха. И если она окажется Цеце и укусит меня, я могу натворить этой ночью делов, которые буду расхлебывать до самого Судного дня. Мой водитель успел избавиться не только от пиджака, но и от галстука, и мой взгляд нагло цеплялся за две расстегнутые верхние пуговицы рубашки. А лучше бы смотрел на руки, которые протягивали мне бумажный держатель с двумя стаканчиками.
— Взял горячительного, — усмехнулись губы, на которые точно не следовало смотреть.
Да, мне вредны пересыпы на один час во всех незамысловатых смыслах этого слова, ну честное слово…
— Спишь, что ли?
Я кивнула.
— Извини. До пляжа рукой подать. Там есть скамейки. Если молодежь нас не опередила, не будем мусорить в машине. А потом я обещаю тебе беспробудный сон до утра. Я тоже уже не особо соображаю, что к чему…
Усталые улыбки заразительны — они передаются, как тепло от горячих стаканов. Я прижала оба к животу, точно грелку, и меня отпустило недозволенное с Терёхиным желание. Буду принципиальной до победного конца. Вероника из меня веревки вьет, но неужели моя воля настолько слаба, что не поборет собственное Я?
— Я буду вести машину предельно осторожно, так что если обольешься, сама виновата…
Я улыбнулась и переставила чай в автомобильные подстаканники, а бумажный держатель швырнула назад.
— Я разве только что не говорил про мусор в машине?!
Валера повысил голос для пущей важности своей улыбки. Мне тоже передалось его игривое настроение.
— Со мной про мусор говорить нельзя. Я из тех женщин, которые действительно из всякой фигни шляпку сделают. Да, — и я т довольно демонстративно подняла указательный палец. — Если скальпелем осторожно вырезать эти кружочки, из них выйдут неплохие пятачки для тростевых поросят…
— Пятачок, как с тобой тяжело… Для меня горшок — это отсутствие в нем меда и больше ничего. И ты меня не переделаешь.
Он пристегнулся, а я и не отстегивалась, и пересекающий
Остренького не будет. Колечки халапеньо — единственное остренькое на этот вечер, уже плавно перетекший в темную белую ночку.
Я плотно закрыла коробку, в которую сунула любопытный нос, и потянулась за курткой. Приехали. Терехин схватил пиджак и стаканы с чаем. Он нам пригодится — жутко ветрено, проснемся завтра с соплями, если перчик пойдет не в то горло… Зато, Алька, все влюбленные парочки как ветром сдуло. Или волной смыло, точно французские следы на песке… Нет только мертвых листьев — они в душе, листы любовных романов, законченных и сожженных. А кто сгорел, того не подожжешь. А как понять, горел ты или тлел, иль тлел тот уголек, да так и не зажегся…
Море в ожидании нашего прихода успело одеться в стальную броню, но золотое солнце запуталось в тучах на самых подступах к ледяной воде, будто дарила нам, уже успевшим малость продрогнуть, остатки майского тепла. Мы уселись на холодную скамейку. Я поджала ногу, чтобы было не так противно сидеть, а Терёхин вычерчивал ботинком круги на песке.
— Странно… — проговорил он, глядя вперед. — Все ж так по-детски: пляж, пицца, красивая девушка… А я, как старый дурак, думаю о работе…
«Старик» поддал ногой песок, но влажный тот сразу же осел на ботинке — да, не по возрасту нам строить воздушные замки, обоим следует сосредоточиться на лепке куличиков в собственной песочнице. Я пропустила замечание про «красивую девушку». Сказано ж всего лишь для красивого словца!
— Ты просто ответственен за сотню людей, и такая взрослость наоборот нормальна. Ненормально было б думать о субботе, когда впереди рабочая пятница, — все же не удержалась я и проехалась по «красаве».
— Это ты так мастерски завуалировала свое имя? — Пальцы пляжного джентльмена поймали рвущуюся к морю прядь и отвели мне за ухо: — Почему тебе не нравится быть Александрой? Красиво, длинно… — он подвёл пальцы к самым кончикам волос, но не возвратил им свободы. — И… Взросло. Маленькая Алька с ёжиком выросла в шикарную женщину, и я тебе сейчас совершенно не льщу. Я не могу звать тебя Алей. Говорил же, была б ты хотя бы Сашкой со своей пацанской шевелюрой…
— Знаешь, что Астрид Линдгрен в молодости коротко стригла волосы и носила брюки, которые считались тогда мужской одеждой? Теперь знаешь. Её осуждали, но она не обращала на все эти осуждения никакого внимания. Во мне, конечно, не было ее бунтарского духа, у меня были всего лишь жидкие волосы, и я никогда не подражала мальчикам, но сейчас стало реально обидно. Неужели так трудно принять, что мне было удобно со стрижкой? А сейчас удобно с хвостом. А больше ничего во мне не поменялось. Если у тебя девочки ассоциируются исключительно с юбками, то это твои проблемы, а не мои.