Сказки Рускалы. Василиса
Шрифт:
— Да-а-а, всех эта история добро за грудки потрепала, — понимающе закивала старушка. — Вон, Соловей просил не серчать, что без прощаний ушел. Сказал, мол, в Глухомань не воротится, пойдет счастье искать.
— Хочешь еще среди людей жить? — вспомнив разговор в душной каморке, глянула на чертовку.
— Хочу, — нерешительно отозвалась она.
— Бабушка, можно Досаду в Глухомань?
— Чего же нельзя? Можно. Пусть избу Соловья займет, там и печь еще не остыла.
— Вернем моего найтмара, и на рассвете домой, — теплое предвкушения уюта растеклось в груди.
— Так Кощей
Вот как, значит… Видать, противно на меня глядеть, не захотел, чтобы я Креса сама забрала из его хором. Ну что же, неудивительно — от дурной ведьмы одни неприятности, столько стерпел выкрутасов… А в конце выпросила излечение для хворого друга, который вместо благодарности хлопнул всем по щекам, сделавшись Кощею ровней.
— Ну, девицы, пойду, — засобиралась ведьма. — Надо Кощеюшку покормить вдоволь. Ему еще палаты царские от тьмы вечности избавлять. Не хочешь помочь, Василиса? — она зачем-то подмигнула, приглашая с собой.
— Рука болит, — я повертела перемотанной ладонью.
Совесть у меня болела до ломоты в зубах, а не рука. Не то что колдовать — жить не хотелось.
Досада осталась со мной дожидаться рассвета. Как только первые лучи солнышка появились на небе, мы собрались домой.
Домой, где все будет хорошо, словно в самой волшебной сказке.
Эпилог
Закат разлился красным заревом по гаснущему небу — день прощался с Рускалой, Глухомань к ночи готовилась, а я сидела на крыльце избы, что недавно нашей с Яром была, да думала. Думы мои все больше воспоминаниями красились, и так щемило в груди от тоски-кручины, аж слезы на глазах навернулись. Не вынести мне предательства друга, не стерпеть разлуки жестокой. Утерла слезинку со щеки, косу расплетать взялась. Даже когда Косиселье погорело, когда о смерти тетушки узнала, так не убивалась. Нынче никому горя своего не показывала, все втихаря переживала, оттого хотелось выть волкодлаком, убежать зайцем по бурелому в чащу, где никто не найдет. Остановились пальцы — в волосах запутались, задрожал подбородок и, уронив голову на колени, я зарыдала в голос.
— Чертей на болоте перепугаешь, — во двор вошла Досада и, не дожидаясь приглашения, прошла мимо меня в избу.
Реветь перехотелось махом. Чего чертовке у меня понадобилось? В гости чай не звала ее, вышивкой вечерней заняться не предлагала. Без году седмица как гадалка в Глухомани жила, на лавке в доме Малуши спала, но чувствовала себя в селе, что дома. Я скорее поднялась, рукавом глаза утерла и, шмыгая носом, шагнула через порог. Досада резво сновала по горнице, только доски под копытами скрипеть успевали: со стола прибрала, мешочек с травками открыла и ну корешки да листики перебирать. Я открыла рот, чтобы сделать замечание чертовке, но та, словно почуяв мое настроение, заявила:
— Для тебя стараюсь. Сейчас сон-траву заварю, и до утра о печалях забудешь.
Вот спасибо, добрая нечисть, как без твоей заботы жила — представить страшно… Злость душу терзала, тоска в ушах звенела — вдруг поняла, что не в Досаде дело. Рогатая девица и впрямь расстараться решила, а мне обиду выплеснуть хотелось, душу
— Водица в кадке, печь не топлена, — уселась за стол да рукой щеку подперла.
— Это мы мигом исправим, — задорно улыбнулась нечисть, оголив острые клыки. — Шепотком подсобишь?
— Не колдуется что-то, — вздохнула я. — Слушай, а может, ну ее, сон-траву эту?
— Тебе польза, — чертовка с усилием разминала в ступке будущее зелье, — а мне наука. Я ведь с гаданием завязала и Малушу упросила мастерству травницы меня обучить.
— Завязала? — задумчиво глянула на Досаду. — Развяжи на чуток.
— Не проси, — нахмурилась рогатая нечисть. — Одни беды от моих предсказаний, да и кости вороньи сгинули…
Она хотела еще что-то молвить, но я уже кинулась к сундуку за печкой. В потемках не сразу отыскала нужный мешочек, а когда, наконец, нашла, чуть не взвизгнула от радости. Вот он! Драгоценный!
— Это что такое? — прижимала пальчик к носу, чтобы не расчихаться от пыли, Досада недоверчиво глянула на мою находку.
— Так кости же! Вороньи…
— Ой ты матушки, — почти шепотом выдала нечисть, — зачем они тебе?
— Как же? В огороде закопай, и никакая птица ростки не испортит, зернышка не найдет.
— Будет тебе с такой надежей на меня глядеть, — она не приняла у меня из рук кулек. — Сказала — завязала, значит, завязала.
Чертовка продолжила разминать сон-траву, ни на мгновение не сомневаясь в твердости решения, но мое желание от того только крепче сделалось. Достала из потаенных местечек нехитрые вещицы сердцу дорогие да перед ней на столе разложила:
— Вот! Хочешь — бусы бери, хочешь — платки… Есть деньжат немного. Сейчас! — бросилась в комнату, чтобы кошелек принести, но девица с копытами ухватила меня за запястье.
— Неужто так сильно о будущем знать хочешь? — в глазах чертовки блеснули искорки.
— О Ярке спросить хочу…
— Я тебе и без костей поведаю, что с такими лиходеями, как Яр, связываться не стоит, — она выпустила мою руку и отвернулась. — Забудь этого молодца и благодари долю, что вас разлучила.
— Люб он мне, — снова в глазах слезы собрались. — Коли любила когда — поймешь, а коли не любила — и толки разводить нечего.
Досада немного подумала, а затем обернулась и молча взяла мешочек с вороньими костями. Она лихо отобрала те, что пригодятся для гадания, и указала взглядом на дверь. Ой, и страшно мне сделалось, будто гадалка меня в Навь позвала, а не из дома во двор выйти.
На улице почти стемнело — Глухомань засыпала, и даже дворовые псы не думали устраивать перепалку с лесной нечистью. Хороший нынче вечерок — тихий, спокойный, но на сердце у меня покоя не случилось. Чертовка завела в баню, попросила сотворить лучины с долгим огнем и принялась готовиться. Диво, что творила гадалка — хвостом с кисточкой полы мела, воду под порог из кадки вылила, все ходила по баньке, по углам с пауками шепталась, а я на лавку уселась, позабыв от страха, как речи молвить. Вроде ничего жуткого не приключилось, а сердечко в груди пташкой трепыхалось, все выскочить норовило.