Сказковорот

Михеев Геннадий Александрович

По счастью в горницу ввалился человек. У нас же Бог троицу любит (в прописном и строчном смыслах). Лысый старик, напоминающий сатира, укорительно произнес:

– Тебя, Ося, у водокачки слышно. Чё орешь?

– Слава, Смирнов.
– Привстав, представился Функель.

– Вижу.
– Отрезал сатир.

– Дримидонтыч, садись.
– Умиротворился Оскар. И хозяйским голосом, как будто Функель -- жена, приказал: - Славик, плесни всем.

Странник уже понял, что спокою не будет. Мог бы переночевать и в палатке, но захотелось после

случившегося живого человеческого разговора, а пастуху явно хочется побравировать, типа: вот, глянь, старикан: вы меня за дерьмо держите, а у меня чужак в шестерках.

Кратко произнеся невнятное "Нуштопфсем" дед хватанул, закашлялся и прослезился. Слава приметил, что у него руки все в тюремных наколках.

– Значит, о Горушке речь завели.
– Занюхав рукавом заявил старик.

– Ну-у-у... не...
– Функель хотел уйти от темы.

– А я вот, что скажу. Ты, Ося, своим сном разума родишь чудовищ. Обо всем надо понимать объ-ек-тив-но.
– Дед говорил с видимой надменностью.
– Так ты там был, что ль?

Это уже обращение к Славе. А путник от моральной и физической усталости не рад уже ничему.

– Ну-у-у... мимо проходил.

– И правильно. Хотя...

Повисла мучительная пауза. Похоже, перед тем как впереться к Оскару, сатир некоторое время подслушивал. Слава хотел уж было сказать: "Вы тут посидите, а я уж полежу...", но не тут-то было:

– Там монах один был. Давно. Он с чертом сдружился. И... ну, все тяжкие, прОчее. В итоге братию проклял, а с нею и место. Вот.

– Дримидонтыч, не неси.
– Оскар держал свою сторону: - Какой на хрен монах. После всего этого благолепия там же еще люди жили. Атеисты -- и вообще. Разные.

– Да как будто я не знаю. А монашье проклятье -- это ..... (сатир грязно выругался). Ты, Ося, еще в горшок срал, когда я на Горушке-то гостевал. И с теми людьми, как ты говоришь, теистами, между прочим, общался.

– Дримидонтыч, факты. Факты -- хде? Славик. Плесни всем.

Функель обрадовался, что вылил в стаканы последнее.

– Ну, - произнес сатир, - за души праведников.

Едва осушили, на столе возникла новая бутыль, полная. Славе даже стало дурно.

– Какие еще праведники?
– Испросил Функель, совладав с приступом тошноты.

– Которые грехи того монаха отмаливали. Хотя и сами о том не догадывались. С некоторыми я говорил. Вот. Если б ты на Горушку-то поднялся, тоже... того. И про факты, Ося. Я те лучше аргумент изложу в студию. Среди них был один такой, кто есть твой, между прочим, родной кровный отец... проезжий молодец.

– Ты звезди-звезди, Дримидонтыч, да не зазвизживайся.

– Мать-покойница от тебя скрывала. А я теперь не скрою.

– А я не верю. Не ве-рю.

– Р-р-ргебята, даайте фвыть дгуф-но.
– Слава и сам почувствовал, насколько безобразно у него заплетается язык.
– Ве-гю, не ве-гю. Станиф-лаф-ски-е-е-е...

– А я так соображаю, - Оскар вновь заголосил во всю глотку, - что там Пуп Земли. Потому там народ и пропадает...

Функель

пытался въехать в смысл беседы на повышенных тонах двух аборигенов. Но уже уплывал в отруб...

НЕ ОТПУСКАЕТ

Дотошный читатель спросит: "Слушай, пис-сатель: а как это твой Функель вообще без женщины обходится. Вроде молодой парень, не урод..." Вопрос поставлен неверно. Надо спросить: а как женщины обходятся без Функеля? Я вот покамест не женщина, а посему ответа у меня нет.

Проснувшись, Слава еще некоторое время соображал, где он. Увидев на под столом две пустые бутылки, что-то припомнил -- в частности, о том, от чего погибла его яблоня. В горнице было светло и пусто, видимо, пастырь пошел гонять свое стадо. Раскалывалась башка, а похмелиться нечем. Спохватившись, Функель обыскал свои вещи: документы, деньги -- все в сохранности. Наскоро собравшись, рванул из дома, даже не закрыв дверь. Отыскав сельпо, купил провизии, поллитру водяры и две крепкого пива. Узнал расписание автобуса до станции. Нехорошо, конечно, не попрощавшись с гостеприимцем, но транспорт ходит только утром и вечером.

Пока в стороночке лечился пивом, подгреб вчерашний сатир. Как его, то бишь... Спиридоныч, Змейгорыныч, Гандоныч... Слава и не запомнил. Вторую пива пришлось отдать старцу.

– Что?
– Ехидно спросил старик, смачно отхлебнув.
– Значит, побывал.

– Да как не побывать.
– Чисто механически парировал Функель. Слава ж не помнит, о чем он вчера наплел.

– И правильно. И хорошо.

– Чего хорошего-то?

– Много знаешь.

– Вы, мне кажется, больше...

– Давно это было, врать не буду.
– Сатир скорчил морду и стал похож на старичка-боровичка.

– А вчера -- врали?
– Слава в умишке собирал отрывки произнесенного дедом накануне.

– Это смотря про что.

– Например, монашеское проклятие.

– Да тут каждый дурак знает. Была святость -- стала ....ятость.
– Дед применил отвратительное ругательство.- Попал ты, с-ынок. Теперь не отвертисси.

– Ну, и как все это понять.
– Слава даже сам удивился своему менторскому тону.

– Да как...
– Старик жадно высосал из бутыли остаток пива, емкость чинно поставил на завалинку.
– Он тебя пожалел. Вот.

– Холм?

– Всяк по-разному называет. У нас -- Горушка.

– Тогда почему мужского рода.

– Ты о чем.

– Только что вы сказали, что якобы он меня пожалел. Он -- это кто?

– Кой-кто в пальто.

– Погодите-ка.
– Слава наконец понял, что сатир просто играет словесами, куражится.
– Оскар говорил, что я, там побывав, якобы стал ненормальным. А вы, кажется, за объективность. Кому верить?

– Только себе.

– Ну, а что касается Оскарова отца.

– А-а-а... ну, ну, я позлить парнишку хотел. Кто его папа, и впрямь неизвестно, а мать уже не скажет.