Скитники
Шрифт:
Поначалу дело шло медленно. Скучившись в беспорядочную толпу, люди больше мешали друг другу. Сметливая Дарья предложила выстроиться в цепочки. Работа сразу заспорилась. Раскоп ширился и углублялся с каждым часом.
За три дня удалось прокопать довольно глубокую канаву – не менее четырех саженей. Углубляться дальше не получалось: нижние камни вмяло в грунт столь плотно, что, как ни старались, не могли их даже пошевелить.
Вода все это время поднималась, и уже наутро после завершения работ она, курчавясь мелкими воронками, хлынула в рукотворный канал.
Затопление остановилось. К этому моменту западная оконечность Впадины почти вся оказалась
Корней обнял Дарью:
– Какая ты у меня умница!
Жена просияла и легонько прижалась к мужу. Уже тринадцать лет, как живут они вместе. Дарья с годами хоть слегка и пополнела, но красоты не утратила. Всех поражала ее царственная осанка, изящный поворот головы, а в особенности походка. Ходила Дарья не так, как другие. Она как бы несла себя, несла ровно, с неспешной грацией. При этом никакой надменности или высокомерия. Со всеми была простой и приветливой, никогда не чуралась работы, даже самой грязной и тяжелой.
*
Уже в следующую весну на богатом кормами мелководье, усыпанном множеством островков, остались на гнездование сотни гусей и уток. Воздух звенел от их надсадных криков до тех пор, пока птицы не сели на яйца.
В середине лета, когда у гусей началась смена пера – линька, их брали голыми руками. Тут не зевай – коли успеет гусь выправить перо, он уже не твой. Скитники, двигаясь цепью и крича во всю мочь, загоняли птиц в заранее расставленные сети. Таким способом удавалось заготовить столько гусаков, что их хватало на долгую зиму.
Не сразу, а по прошествии трех лет водоем закишел рыбой.
– Славны дела твои, Господи! – Люди восхваляли Создателя за щедрость и корили себя за умственную скудость, не позволившую сразу оценить, какие достоинства таило в себе рождение «моря».
А через четыре года уровень воды постепенно стал понижаться и за лето упал на полторы сажени. К счастью, это мало повлияло на численность птиц и рыб. Их развелось к тому времени столько, что хватило бы прокормить не один десяток скитов.
Причину нового каприза Глухоманки выяснила вездесущая ребятня, ходившая удить рыбу на плотину. Оказалось, что река, промыв в склоне хребта проток в пещеру, ушла в подземное русло, выходя, как много позже скитники узнали, мощным ключом прямо со дна Большой Реки. Русло Глухоманки с десятками мощных порогов обнажилось и превратилось в сухую ленту из громадных валунов и каменных уступов.
ВЕРНЫЕ ПРИСЯГЕ
Чтобы познакомить читателя с возникшим более десяти лет назад в семидесяти верстах от скита поселением, нам придется вернуться в август 1922 года…
Исковерканный колеями, копытами и тяжелыми сапогами Охотский тракт после затяжных дождей за ночь подветрило. Лошади шли ходко, хотя и тянули вполсилы. Объезжая обоз из конца в конец, краснолицый ротмистр Пастухов окидывал его беспокойным взглядом маленьких зеленоватых глаз и то и дело поторапливал служивых:
– Побойчей, ребятки! Запаздываем. Коли к вечеру догоним голову, всем по чарке выдам! – при этом выразительно похлопал по притороченной сзади седла суме.
Щедрость ротмистра была понятна. Обоз отстал от отряда из-за его вороной в серых яблоках кобылы Фроси – та ожеребилась прямо на марше.
Охотск – патриарх русских городов на Дальнем Востоке. В прошлом – отправной пункт всех тихоокеанских экспедиций. Заложен в 1649 году. Отсюда уходили мореплаватели на Аляску, Чукотку, Русскую Калифорнию, Командорские, Курильские и Алеутские острова. Как порт был неудачным местом из-за отсутствия глубокой, закрытой бухты. Поэтому в 1846 году порт – факторию Российско-Американской компании – перенесли в г. Аян, где был защищенный залив («аян» в переводе с якутского – путь).
Передней подводой правил здоровущий бородач – Иван Дубов. На нем шинель Забайкальского казачьего войска с желтыми погонами, туго перетянутая ремнями, на боку шашка, на лобастой голове – темно-зеленая фуражка с желтым околышком. Черная борода такая пышная и дремучая, что в ней, на зависть даже зрелым мужикам, тонули не только губы, но и глаза. Этот двадцативосьмилетний казак обладал такой недюжинной силой, что в рукопашном бою штыком и прикладом уложил четверых германских солдат и, взвалив на себя трофей, тяжеленный станковый пулемет, принес его в свои окопы, за что и получил медаль Святого Георгия, которой очень гордился и никогда не снимал.
Рядом с ним, положив драгунку на колени, сидел рябоватый, пухлощекий Федот Шалый – рослый, но помельче в кости односелец. Бравый казак, тоже с бородой, но пожиже, с вихрастым белобрысым чубом, упрямо выбивавшимся из-под щегольски сдвинутой набекрень фуражки с треснувшим козырьком. Что-то подкупающее было в его хитровато-задорной улыбке, открытом взгляде. Оба потомки семейских староверов – первых переселенцев на мерзлые земли Восточной Сибири. Их предки уже больше двух веков жили в этих краях.
Глухая, непроходимая тайга, перекрывавшая путь из матерых российских земель к Тихому океану на протяжении шести тысяч верст, и могучие, косматые хребты, увенчанные снежными пиками, вздымавшимися до самых небес, делали эти земли почти недоступными. Но перед упорством и выносливостью казаков, неудержимо торивших дороги на восток, ни горы, ни чащобная тайга не могли устоять. Они даже умудрялись волоком перетаскивать тяжеленные струги через горные перевалы. Прокладывали по берегам рек дороги. И гордость за ширящееся отечество была для бесстрашных землепроходцев практически единственной наградой за неимоверные испытания, которые выпали на их долю в те давние времена на пути к Ламскому морю. Дюжий и смелый это народ – казаки!
– Что за дорога!? Навроде нашей нонешней жизни: разбитая и покалеченная, – бубнил в бороду Дубов, сворачивая цигарку.
– Это ты, Вань, верно подметил… Дай дымнуть! Мстится мне, что в пятнадцатом году тракт куда лучше был.
– Ты-то откель знаешь?
– Мобилизованных в Охотск дважды к пароходам сопровождал, да и мой дед, что на Караульном начальствовал, сказывал, – ответил Федот, то и дело настороженно поглядывая на грузные, хмаристые тучи, толпившиеся над хребтами. – Коли дождь сызнова затеется, худо нам придется, – добавил он с тяжелым вздохом и, медленно вобрав через нос воздух, остро пахнущий кисловатым конским потом, с блаженством промычал: – Хорошо-то как! – И, соскочив с козел, зашагал рядом с подводой, разминая затекшие ноги. И непонятным осталось – что же хорошо-то?