Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

Растянулось это на целый день, и ещё один ушёл на то, чтобы дать солдатам как следует погулять в Можайске. Гул стоял такой, что весь город, наверное, не спал больше суток. Утром кое-кого недосчитались, однако всех, слава Богу, нашли похмельными кого в кабаке, кого под боком у весёлой вдовушки.

— Хорошо, без крови обошлось, — сказал мне Делагарди, сообщив, что последний из потерянных найден, — не то пришлось бы усмирять всех.

— Второго нашествия Можайск не выдержит, — ответил я, — завтра с первыми петухами выходим.

Пока солдаты пили и гуляли на свежеполученное жалование, обозные готовили войско к выступлению. Лагерь собирали в громадные подводы, которые и составят наш обоз. Туда грузили всё имущество и даже

кое-что из оружия, например пики. Солдаты пойдут налегке, тащить с собой настольно неудобное оружие никто не собирался. Доспехи наёмных всадников пошли туда же, их надевали только перед самой битвой.

Первыми выдвинулись лёгкие отряды поместной конницы, которые ушли в разведку. За ними потянулись длинные колонны пехоты и кавалерии. Следом на передках катили пушки государева наряда. Замыкала наше шествие вереница тяжело гружёных подвод обоза, где армия везла с собой, казалось, всё необходимое. Однако опыт, что мой недолгий, что куда более серьёзный князя Скопина, подсказывал — всё равно чего-то будет не хватать. Иногда прямо катастрофически. Без этого не обходится ни одна война. За подводами шёл целый табун заводных лошадей — в основном боевых, которых вели слуги солдат и офицеров кавалерии. Их берегли и не ездили верхом до и после сражения, если уж совсем не припирало.

Мы с Делагарди скакали впереди, вместе с отрядом поместной конницы, в основном моих людей и рейтар Джона Краули — правой руки полковника Колборна, его у нас звали не иначе как Иваном Краулом или даже Караулом. Они выгодно отличались от поместных всадников, даже без доспехов. Я понимал, что по части кавалерии наша армия очень сильно отстаёт от заграницы, и с этим надо что-то делать. Но всё это потом, после победы над Сигизмундом, если она вообще будет. Враг силён и справиться с ним в настоящем, полевом сражении будет очень непросто. Тем более что как подсказывала мне память Скопина, нашей армии, едва ли не со времён Грозного не удавалось разбить поляков в поле, отсюда и страх воевод перед польской армией с её грозной кавалерией. А главное перед гусарами, которым мы могли противопоставить только острожки и оборону. В лобовой схватке гусары разгромят нашу конницу в пух и прах, это я понимал отлично. Да и рейтарам, как бы хорошо они ни были вооружены, придётся туго, очень туго. Это знал Колборн, и побаивался польских крылатых гусар. И всё же их можно бить — я в этом уверен, а раз можно, значит, мы их побьём. Такими мыслями я подбадривал сам себя, пока наше войско чудовищно медленно тянулось по дороге от Можайска на Царёво Займище.

В середине первого дня пути один из вернувшихся разъездов привёл с собой гонца от Елецкого с Валуевым. Всадник едва держался в седле, зипун на нём был порван и окровавлен, сабли не было. Конь весь в мыле и спотыкался — всадник явно гнал его без передышки.

— За ним ляхи гнались, — доложил мне командир разъезда, — почти нагнали уже. Но нас побольше было, да и коней ляхи проморили. Они боя не приняли — так постреляли мы по ним, они по нам, ни в кого не попали даже.

— Молодец, — хлопнул его по плечу дворянин, и кинул серебряный рубль. — Держите, на пропой всему разъезду.

На пропой это только так говорится — в походе старались особо не пить, опасное это дело тем более для разведчиков. Но традицию, подсказанную памятью Скопина, надо соблюсти.

— Благодарствую, князь-воевода, — поклонился мне, ловко поймав прежде рубль, всадник, и отправился к своим людям.

Узнав, что происходит, выбрался из своего возка и князь Дмитрий, поспешил к нам. Гонца тем временем напоили квасом, дали хлебнуть и чего покрепче. Лошадь увели, хотя вряд ли запаленная кобыла сгодится на что-то, кроме бойни. Гонец проводил её унылым взглядом, понимая это и прощаясь с верным животным.

— А теперь говори, кто таков? — спросил у него я, видя, что гонец уже достаточно пришёл в себя.

— Дворянин Блудов, гонец от воеводы князя Елецкого, —

ответил тот. — Царёво Займище осадили ляхи гетмана Жолкевского. Воеводы держатся крепко, но долго не простоят.

— Это почему ещё? — тут же напустился на него Дмитрий. — Остроги не сумели возвести вовремя?

— Острожки и засеки стоят и само Займище оборонено крепко, — ответил дворянин Блудов, — да только провианта и фуража мало. Ещё седмица-другая и голод начнётся. Уж и так воинские люди не досыта едят, а местные так и подавно.

— Значит, поторопиться надо, — высказался я. — Князь-воевода, — обратился я к Дмитрию, — не сочти за оскорбление, а подгони обоз и царёв наряд. Якоб Понтуссович, на тебе свеи и наёмники, пускай шагают веселей. Я же нашим войском займусь. Надо прибавить, слишком медленно ползём.

Князь Дмитрий хоть и едва не скрипнул зубами с досады, но спорить не стал. Отравился к обозу. Я же вскочил в седло и вместе со своими людьми проехался вдоль длинных колонн пехоты и поместной конницы.

— Вои, — говорил я, — в Царёвом Займище наши товарищи в землю вцепились и держат ляха. Надо поспешать им на помощь. Скоро коней есть там есть начнут. Ослабеют люди Елецкого, не смогут вместе с нами на Жолкевского ударить. Шире шаг, вои! Подгони коней, поместные! Веселей шагай!

Мне отвечали где весёлыми криками, кое-кто даже шапки подкидывал на ходу, а где и угрюмым молчанием. Поляков побаивались, а драться с ними придётся в поле, не в крепости, и это добавляло неуверенности моим людям. Маловато среди них было стрельцов Московского приказа, те ещё устоят под атакой польской конницы, а вот остальные пожиже будут, запросто могут и разбежаться после первой же атаки. Шатость, как говорили в то время, собственного войска я отлично понимал. А потому ездил из конца в конец, подбадривал, подгонял, шутил, не показывая собственного страха перед первым своим сражением.

Вот тут-то меня и нагнал комплекс самозванца. Я ведь вовсе не Скопин-Шуйский с его каким-никаким, а военным опытом. Я обычный человек из довольно спокойного времени, хотя и умудрился погибнуть на войне. Не стратег, не тактик, даже срочную не служил, только военная кафедра и сборы — игра в армию, не более того. А сражаться мне придётся с опытным военачальником, на стороне которого сила и едва ли не лучшая конница. Он уверен в себе, я — нет. Вот только драться с Жолкевским придётся, раз уж не отправился в почётную ссылку, назначенную царём. А ведь мог же, мог, зудела в голове предательская мыслишка. И никто бы слова худого не сказал. Из Москвы война виделась совсем не такой, хотя даже до первых столкновений не дошло. И мне было страшно, очень страшно. Но я всё равно скакал мимо упрямо шагающих стрельцов и неторопливо едущих всадников, подбадривая, подгоняя, разгоняя собственный страх шутками и пытаясь вселить в этих людей уверенность, которой сам не чувствовал.

[1] Ремонт (м., франц. re — пере, и monte — посадка, то есть — верховая езда) в коннице, заготовка лошадей, пополненье ими полков, по мере нужды (пополнение и закупка), а отправленный из полка офицер, для закупки лошадей — ремонтер

* * *

Задача перед гетманом Жолкевским стояла сложная, можно сказать, невыполнимая. В Царёвом Займише мужественно оборонялись московиты, отбив несколько штурмов, они теперь терпели великую нужду, но не спешили высылать парламентёров для обсуждения условий почётной сдачи. А между тем в тылу у небольшого войска гетмана появилась московская армия такой численности, что рассчитывать на победу не приходилось. Если верить сообщению перемётчиков и разведчиков, московитов с их союзниками было едва ли не сорок тысяч. И самое неприятное, что вёл их наверное происками Сатаны оставшийся в живых князь Скопин-Шуйский. Юнец не проиграл ни одного сражения, но это может быть и неплохо — самонадеянный противник, считай, наполовину проиграл.