Скопа Московская
Шрифт:
Такого оскорбления гусарский командир снести не мог. Потери на самом деле ляхи понесли довольно лёгкие. Пистолет — не пищаль, даже в упор может не пробить гусарский доспех, да и попасть с коня не так-то просто. Но когда шесть шеренг осыпают лучших всадников в мире пулями, проскочив у них практически под носом, и умчавшись раньше, чем те успели хоть что-то предпринять, это просто плевок в лицо. И утереться гусарский командир не мог — не поймут.
Может быть, кое-кто из гусар рванул следом за рейтарами и вовсе без приказа, решив нагнать и пикой да саблей наказать наглецов. И у командира не осталось выбора, кроме как двинуть следом остальных, чтобы не разделять хоругви и не терять людей без толку. Даже если они
— Снова наш черёд настаёт, — обернулся я к своим всадникам, выхватывая саблю. — Вперёд! — Тут снова вспомнилось из какой-то книги, и я заорал не своим голосом. — Руби их в песи! Вали в хуззары!
И этот клич подхватили мои всадники, бешенной лавой обрушившись на не успевших развернуться против новой опасности ляхов.
Нет ничего страшнее встречной кавалерийской атаки. Когда грудь на грудь и клинок на клинок. Хуже неё только атака во фланг, когда не можешь применить свои главные преимущества — могучих коней и длинные пики. Гусары не могли. Пики пришлось побросать сражу же, как только мы налетели на них с диким, некогда прежде не слышанным кличем. Однако надо отдать ляхам должное — они не растерялись, взялись за сабли и концежи, и достойно встретили нас.
Что это была за рубка! Жуткая, чудовищная в своей жестокости и скоротечности. Стремительные удары. Искры летят во все стороны, когда сталкиваются клинки. Ломается сталь доспехов, сталь клинков тупится и крошится о вражескую броню. Лошади толкаются и лягаются. Мы заставляем их крутиться, отбиваясь и нападая, и они слушаются всадников, наверное, втайне проклиная нас на своём лошадином наречии. И иногда эти проклятья как будто действуют. То гусар, то поместный всадник вдруг вылетает из седла будто бы сам собой, не рассчитав удар или, наоборот, получив его, или неудачно парировав. Он падает на землю, сжимаясь в позе зародыша, и не важно кто он бедный дворянин в латанном-перелатанном тегиляе или гусар-товарищ в прочной кирасе и стальном шлеме. От сотен лошадиных копыт, топчущихся вокруг, бьющих без злобы, но всё равно сильно, ничто не спасёт. Остаётся только лежать вот так, сжавшись, стараясь стать как можно меньше, и молиться, чтобы схватка наверху закончилась поскорее. О том, чтобы подняться на ноги, никто и не думал, слишком опасно. Наша конная схватка происходила на таком тесном участке поля боя, что кони и всадники толкали друг друга, не в силах разъехаться. А когда под одним из моих дворян убили коня, тот ещё какое-то время на падал, зажатый с двух сторон.
Снова передо мной мелькали перекошенные лица, снова кто-то пытался достать меня саблей, концежом или клевцом. Я парировал и бил в ответ. Быстро и сильно. На второй удар времени обычно не был. Надо успеть срубить врага, прежде чем навалится следующий. Мне ещё хорошо, мой конь не уступает в росте гусарским аргамакам, а вот остальные поместные всадники такими похвастаться не могут. Пользуясь этим, ляхи рубят дворян сверху, заставляют своих могучих коней наскакивать, толкаться грудью, пугая дворянских лошадёнок, большинство из которых и в подмётки не годится гусарским аргамакам. Но мои дворяне каким-то чудом держались, дрались отчаянно, не щадя живота своего. Ломали сабли по прочные доспехи и шлемы гусар. Падали под ударами их клинков, стараясь хоть кого-то унести за собой в могилу, стащить с седла под не знающие пощады лошадиные копыта. Поместные всадники умирали, обливаясь кровью, но дрались. Отчаянно, жестоко, без пощады, как в последний раз. И для многих, очень многих тот бой и вправду стал последним.
[1]Тактика, называемая «караколь» в современном понимании данного термина, возникла в середине XVI века как попытка включить
* * *
Хорунжий коронный Мартин Казановский был в ярости. Эти быдло, жалкие московитские всадники, которые и в подмётки не годятся не то что гусарам, а даже панцирным казакам, сдерживали натиск его хоругвей. Самуил Дуниковский был ранен, едва в плен не угодил — это же какое позорище! Товарищи едва успели утащить его в тыл, иначе точно сраму бы не обрались. Теперь командование расстроенными рейтарским караколем и предательской атакой московитов хоругвями целиком легло на плечи Казановского.
Сам он больше не рвался в первый ряды, предпочитая командовать сражением. Но это в пехоте легко отстояться в тылу, наблюдая за битвой через подзорную трубу. В конной же свалке, да ещё такой беспорядочной, как сейчас, об этом можно лишь мечтать. То и дело Казановскому самому приходилось вступить в бой, рубя московитов верным палашом, который он предпочитал сабле и концежу. Но закончив, оставался на месте, оценивая весь бой и пытаясь навести в этом немыслимом хаосе хоть какое-то жалкое подобие порядка. Получалось не очень.
— Пан хорунжий, — выпалил вестовой, отправленный к пахоликам, на которых Казановский рассчитывал. Лошадь под ним плясала, вестовой пытался унять её, но разгорячённое животное попросту не желало стоять на месте, — пан хорунжий Вейер докладывает, что рейтары атаковали пахолков и сейчас идёт рубка не на жизнь, а на смерть. Он никак не может прийти вам на помощь, потому как лучшие гусары-товарищи ушли с вами и с паном хорунжим Дуниковским. И теперь пану Вейеру приходится за свою жизнь драться.
В ярости Казановский врезал кулаком по бедру. Московиты и немцы обвели их вокруг пальца, заставили плясать под их дудку. Гетман никогда не простит такой глупости.
Что ж, раз от пахолков помощи ждать не приходится, надо навалиться на московских дворян со всей силой, что осталась ещё. И смять наконец сопротивление этих жалких, плохо вооружённых поместных всадников.
— Паны-братья! — воскликнул Казановский. — Или мы все тут не гусары! Или все мы тут не товарищи! Бей московитов! Убивай гусария!
И он пришпорил коня, ведя своих гусар не прорыв.
— Бей-убивай, гусария! — поддержали его товарищи.
— Руби их в песи! — донеслось в ответ со стороны московитов. — Вали в хуззары!
И под эти крики две конных лавы столкнулись снова. Без порядка, в полном хаосе, где правит лишь сила.
* * *
В каждом сражении есть такая точка, пройдя которую командир, будь то сотенный голова или большой воевода, понимает, что пора отступать или наоборот надо навалиться всей силой на врага, и он дрогнет, побежит. Именно в этом и заключается талант настоящего военачальника — если не безошибочно, то хотя бы максимально точно угадывать этот момент, и ни в коем случае не путать одно с другим.