Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

* * *

Весть о том, что Зборовский попал в плен к московитам пришла к Жолкевскому почти одновременно с отступлением полка Струся. Наёмники Делагарди сумели отразить атаку гусар и панцирных казаков, обороняясь за рогатками. Проклятые, упёртые немцы, пехота — что ещё про них скажешь. Если встанут крепко, то их с места не подвинешь. Но в успех Струся гетман не особо и верил. Рано ещё — немцы слишком крепко стоят, а пушек всё нет. И всё равно нельзя же атаковать лишь одним флангом,

надо давить на Делагарди с его наёмниками. Куда большие надежды Жолкевский возлагал на Зборовского, тот был порывистым, настоящим рыцарем, и служба двум самозваным московским царям этого никак не меняла. Загони он своими гусарами московитов и конных наёмников в лагерь, и Делагарди останется один. А один в поле не воин, даже если с ним несколько сотен отборной пехоты.

Вот только, похоже, гетман переоценил Зборовского. Тот умудрился не только не выполнить приказа, хотя всё вроде бы шло хорошо, но ещё и угодил в московский плен. Если удача будет на стороне Жолкевского, он, конечно, освободит незадачливого полковника, однако после у них будет очень серьёзный разговор. Но до этого ещё далеко.

А пока гетман махнул рукой едущему на усталом коне Струсю.

— Не в том беда, что вторая атака захлебнулась, — сказал он полковнику, — а в том, чтобы в третий раз с силой не собраться и не ударить по врагу. Есть ещё у тебя силы, Струсь?

— Есть, пан гетман, — хлопнул себя по стальной груди полковник, — а если и нет, то найдутся.

— Такого ответа от тебя и ждал, — кивнул Жолкевский, — и другого не принял бы.

— А что Зборовский? — решился всё же спросить Струсь.

Он видел отступление гусарских хоругвей правого фланга, и ждал, что Зборовский будет здесь же, давать гетману отчёт и выслушивать его упрёки или наставления. Отсутствие полковника наводило на весьма неприятные мысли. И гетман их полностью подтвердил.

— Пан Александр имел глупость дать московитам взять себя в плен, — ответил Жолкевский. — Поэтому мне придётся самому вести в атаку его хоругви.

Он больше не говорил о едином полке Зборовского, как будто того уже не существовало. И Струсь это заметил.

— Я дам тебе, пан Миколай, свои казацкие хоругви в помощь, а кроме них хоругви коронного кравчего и старосты кременецкого, — заявил Жолкевский. — Распорядись этими силами с умом, и сбей Делагарди наконец. Сам же, как уже сказал тебе, с оставшимися у меня гусарскими хоругвями соберу всех с правого фланга, и сомну московитов. Жди горнов, — добавил он, прежде чем отпустить Струся, — ударим вместе по моему сигналу. И в этот раз не подведи меня, пан Миколай.

— Ченстоховской Богородицей клянусь, — пылко заверил его Струсь, разворачивая своего уставшего коня.

Теперь настал час встретиться с хорунжими Зборовского. Отдав приказ разделить свой полк, Жолкевский отправился на правый фланг, сопровождаемый целой свитой пахоликов.

Хорунжие, надо сказать, являли собой зрелище жалкое. Дважды отбитые, со следами от пуль и клинков на доспехах. Они сидели в сёдлах ссутулив спины, словно нашкодившие школяры перед наставником, ожидая заслуженной розги.

— Вот значит каковы вы, паны товарищи, братья,[1] — обратился

к ним Жолкевский. — Сам погибай, а товарища выручай, не про вас говорено, так что ли? — Он картинно обвёл взглядом поникших гусарских офицеров. — Вашего полковника московиты в плен берут, а вы отступаете. Виданое ли дело, я вас, паны офицеры, спрашиваю? — Он намерено не говорил о них больше как о товарищах, теперь они все стали для него лишь офицерами.

Под его взглядом спины выпрямлялись, головы вскидывались и во взглядах снова загорался огонь. Перед гетманом сидели больше не побитые школяры, но гусары. Он сумел разжечь в их сердцах страсть. Но чтобы её хватило, придётся самому вести их в битву. О чём он и сообщил им.

— Я сам первым пойду, чтобы смять, наконец, этих клятых московитов, — заявил он, картинным жестом передавая одному из своих пахоликов булаву, знак гетманской власти, и принимая у другого длинное гусарское копьё. — Стройтесь, паны товарищи, вместе сомнём московитов и освободим вашего полковника.

Гусары принялись готовиться к третьей атаке. Жолкевский понимал, что так или иначе она станет последней на сегодня. Резервов у него нет, и если не удастся сбить московитов с позиций и загнать в лагерь, на новую атаку сил просто не останется.

[1] Товарищи среди гусар составляли своего рода военное братство среди остальных шляхтичей. Если друг к другу шляхтичи обращались пан, то товарищи обращались друг к другу пан брат

* * *

Ляхи медлили с атакой и меня это начинало раздражать. Устраивать им демонстрацию с вызовом на поединок снова было бы несусветной глупостью. Я и так за сегодня дважды без особой нужды рисковал жизнью, в третий раз удача может и отвернуться — она дама, как известно, капризная.

— Чего они торчат без дела? — словно прочтя мои мысли высказался Огарёв.

Мы с ним и воеводой Мезецким стояли на бруствере засеки, непрерывно вглядываясь в позиции врага. Более практичный Паулинов остался при пушках. Засеку решено было оборонять, как передовой форпост. Конечно, ляхи скорее всего сумеют сбить нас с позиций и загнать в лагерь, вот только чем дольше продержимся в поле, тем проще будет драться в стане. Ведь я малость кривил душой, говоря, что нет у меня больше сюрпризов на сегодня, просто один, действительно последний, готовится прямо сейчас. И от того, сколько мы сможем простоять в поле, зависит, получится из этого что-то или нет.

— Ждут чего-то, — пожал плечами Мезецкий. — Вот Жолкевский начинать и не торопился.

Плохо, очень плохо, что наша конница так сильно уступает гусарам, да и прочим кавалерийским частям Речи Посполитой. Будь у мне под рукой не одни только поместные всадники да наёмные рейтары, а к примеру рейтары собственные, можно было бы нанести удар самому. Уже не показушным поединком, но настоящей атакой заставить врага наступать, но на моих условиях. Сейчас же поле боя целиком за Жолкевским и его конницей. А он чего-то ждал. Узнать бы чего, хотя вряд ли это так уж много мне даст на самом-то деле. Всё равно, скоро узнаем.