Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

А потом в дело пошли бердыши — вовсе не такие, как на картинках или в фильмах про Ивана Грозного. Впервые увидев стрельцов с ними, я удивился, потому что представлял это оружие совсем иначе. Не настолько у них были широкие лезвия, но и этого хватало, чтобы противостоять запорожцам. Рубка там, у плетня и за рогатками шла страшная, и я отчасти рад был тому, что сидел сейчас на лошади в стороне от неё. Там люди убивали друг друга просто и без затей. Каждый удар, попавший в цель, наносил если не смертельное, то тяжёлое ранение. Ни у стрельцов, ни у казаков почти не было защитного снаряжения, и сталь вволю напилась человеческой крови.

Натиск казаков был страшным, но

каким-то беспорядочным. Они набрасывались на наши позиции раз за разом. Отчаянно рубились, пытаясь прорваться сразу всюду, и там, где стояли рогатки, и через плетень, стараясь повалить его. Но стрельцы стояли крепко, отбиваясь бердышами, не давали черкасам прорваться. Рубили в ответ по ногам, по коням, не щадя несчастных животных. И наконец казаки вынуждены были откатиться, той же лавой, только сильно поредевшей, оставившей на кольях рогаток и у плетня тела людей и коней, увлекая за собой скакунов, оставшихся без всадников.

[1] Поганый «нечистый, грязный» имеет ряд соответствий в других славянских языках: укр. поганий «плохой», др.-русск. поганъ «языческий», ст.-слав. поганъ (в значениях «варвар», «палач», «народ»), поганыни «язычница», болг. поганец «язычник, нечестивец», сербохорв. поган «нечистый», словен. роgаn «нечистый», чеш., слвц. роhаn «язычник», др.-польск. роgаn, польск. poganin, в.-луж. роhаn — то же. Славянский термин проник в балтские языки: лит. pagonas, лтш. pagans «язычник», др.-прусск. вин. мн. роgаnаns. Славянское слово заимствовано из лат. paganus «сельский, языческий»: pagus «округ». В данном случае, скорее всего, имеются ввиду татары

* * *

К Зборовскому подъехал один только Вереница, и узнать его оказалось непросто. Не представься он первым делом, полковник подумал бы, что перед ним другой казак. Вереница словно постарел на десяток лет. Лицо его покрыли глубокие морщины, изрывшие кожу словно траншеи, взгляд потух, чуб и усы свалялись от пота и крови.

— Погиб славный козак пан сотник Хмура, — доложил он, как будто Зборовскому было до этого дело. — Москва крепко стоит у плетня, в проходах рогаток натащили, не пройти. Не сдюжили мы, пан полковник.

— Мёртвые сраму не имут, — заявил ему в ответ Зборовский, — так у вас говорят, кажется. Но к тебе это не относится. Раз жив остался, собирай своих черкасов и возвращайся к пану гетману, он найдёт вам лучшее применение. А хочешь, оставайся и гляди, как воюют настоящие рыцари.

Он обернулся к своему товарищу Францу Люткевичу.

— Вели трубить сигнал к сбору, — сказал Зборовский. — Берём копья, и ударим на сей раз как следует.

— Прошу честь, — хлопнул себя по груди Люткевич, всегда охочий до драки.

И вот уже снова поют медные горны, гусары строятся для новой атаки.

* * *

Я долго глядел из-под руки на перестроения на польских позициях, жалея, что нет у меня хотя бы подзоной трубы, не говоря уж о бинокле. Интересно, их уже изобрели или ещё нет? Надо будет узнать в Москве, когда вернусь.

— Неужели полезут, — покачал головой Огарёв, выехавший с засеки и смотревший вместе со мной.

— Обязательно полезут, — кивнул я, — гонор их на наши порядки погонит. И ударят так крепко, что казаков ещё добром вспомните.

Враг допустил ошибку, кинув на наши позиции легковооружённых казаков, которых стрельцам удалось отбить без особых потерь. Вот только теперь поляки знают, что ждёт их лучшие хоругви, но не так уж сильно это меняет картину. Ударят они крепко,

и стрельцам останется только держаться.

Я развернул коня, когда во вражеском стане запели горны. Гусары готовились к новому натиску. Мне нечего было делать на передовой, но я всё же обернулся и посмотрел на впечатляющее наступление вражеской конницы. По-прежнему лучшей, как ни крути. Солнце подбиралось к полудню, на небе — ни облачка, и гусарские доспехи сверкали ещё ярче, чем в прошлую атаку. Они скакали колоннами, заранее выстроившись напротив проходов. Казалось, эту мощь не сумеют сдержать ни рогатки, но стрельцы с их мушкетами и бердышами. Этим всадникам вообще ничего противостоять не может. Вот только один раз мы уже доказали, что можем встать на их пути и даже обратить в бегство, а значит, сумеем сделать это ещё раз.

Я проехался вдоль строя замерших в ожидании вражеской атаки стрельцов, смело гарцуя по ту сторону плетня. Ни Огарёв, ни сопровождавший меня Болшев не успели остановить меня, когда я пустил коня рысью, заставив перескочить не очень-то и высокий плетень.

— Ратники, — обратился я к ним, — вон там, за моей спиной, идут в атаку гусары. Лучшие всадники в мире. Они считают себя непобедимыми. Думают, на сей раз они смогут смести нас, втоптать в землю тяжёлыми копытами своих коней. Но один раз мы побили их! Обратили в бегство! Я сам вот этой саблей, — вскинул я оружие, дав солнечному лучу эффектно сверкнуть на клинке, — рубил их по спинам, когда они бежали от засеки. А значит, мы можем их бить. Вот что помните, когда они обрушатся на вас всей своей мощью.

И прежде чем стало слишком поздно, я снова пустил коня резвой рысью, перескочив обратно.

— Ты, князь-воевода, что хочешь думай, — вздохнул Огарёв, — но так нельзя. Гусары уже вон где, а ты перед войском гарцуешь.

— Не догонят, — усмехнулся я, направляя коня обратно к засеке и за неё, где стояла до поры поместная конница вместе с наёмниками.

Гусары скакали плотными рядами, перестроившись в колонны, чтобы ударить по проходам, перегороженным рогатками. Стрельцы отступили от плетня, сосредоточившись там же, чтобы принять удар. Страшный, почти неотразимый удар гусарской конницы. Слышались привычные уху команды. Десятники с сотенными головами строили людей. Стрельцы заряжали мушкеты, воткнув перед собой в землю бердыши.

Но не успели гусары все разом, под звуки горнов, перейти на рысь, а заговорили наши пушки.

Ай да, Паулинов, ай да… пушкарский сын! Его орудия молчали во время атаки казаков. Ни разу не выстрелили с засеки. Хотя они могли бы очень хорошо помочь в жестоком противостоянии с черкасами. Но нет, не стал тратить зазря главное преимущество — неожиданность. И теперь в плотные — колено к колену — ряды скачущих размашистой рысью гусар ударили пушечные ядра. Небольшие — всего-то полфунта, а иные и вовсе четверть. Вот только когда оно врезается тебе в грудь, сметая с коня или хуже того — в землю, ломая скакуну ноги, отскакивая и ударяя следующего, они вовсе не кажутся такими уж маленькими и совсем не страшными, как когда лежат в зарядном ящике. Ядра сшибали гусар с сёдел, сокрушая прочные доспехи. Гордые всадники летели наземь, катились, не в силах подняться. Мимо мчались их товарищи, плотным строем, колено к колену, и несчастным, выбитым из седла гусарам, если они ещё были живы оставалось лишь скорчиться в позе зародыша, прикрывая руками голову и молиться, чтобы всё обошлось. А рядом падали товарищи и пахолики, ломая крылья, теряя перья. Трещали длинные копья, но не оттого, что преломились о вражеские доспехи, но потому что врезались в землю, выроненные потерявшими твёрдость руками.