Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— А где сейчас Семен Юрьевич?
— Князь на съезжей, разбирается с драчунами.
— Как бы позвать его.
— Я скажу им. Ваши ратники, сударь мой, уложили не одного вас, но и исправника, вздумавшего разнять их. Оттого и разбежались. Вот князь и разбирается. Раньше вечера вряд ли придет.
И действительно, Вяземский появился поздним вечером, когда у изголовья Тыркова уже зажгли свечи.
— Ну как вы себя чувствуете? — спросил он и сам же ответил: — Хотя о чем тут спрашивать, было-к не уходили вас ваши
— А его-то за что?
— За то же, что и вас. Вздумал вразумить. Вот и схлопотал.
— А Бабин, сотский мой?
— Сидит на съезжей, под арестом. Ему хоть бы хны, об него гада можно поросят бить.
— С чего у них началось-то хоть?
— Да целовальник сказывал, что заспорили они, кому присягать надо, одни говорят Василию, другие — Дмитрию. Начался спор, а у пьяных он всегда одним кончается — дракой.
— А Бабин — что?
— Что Бабин? С него вроде и началось. У него кулаки-то кувшинные.
— А что ему будет?
— В лучшем случае каторга, это если выяснится, что не он уложил тех покойников.
— Неужто он мог это створить?
— Да по трупам получается вроде не он, у тех головы проломлены кольями, а Сидор вроде только кулаками и работал. И потом, не бежал он и не сопротивлялся, когда стражники брали.
— А сколько взять успели?
— С Бабиным трех, остальные разбежались.
— Что ж теперь на одного-то вешать всех собак, Семен Юрьевич?
— А на кого прикажете? На вас? Так вы вроде тоже потерпевший. Вон и исправнику рожу разворотили, даже голос гундосым стал. Как же такое оставлять?
— Неужели для Сидора нельзя найти хоть какое-то оправдание?
— Есть небольшое, но оно вряд ли учтется.
— Какое?
— Он ратовал присягать Шуйскому.
— Вот видите, князь, вот видите, как же сторонника нашего упекать в каторгу?
— Вам бы не о Сидоре печься надо, господин Тырков, а о себе, о своем здоровье.
— Да что здоровье? Поправляюсь. Вот как теперь собрать их?
— Кого?
— Ну ратников.
— Этих вряд ли удастся. Они напрокудили, скорей всего и дома не объявятся. Молодые, сильные, в самый раз в разбойнички.
— Вот несчастье-то, вот несчастье, — простонал с горечью Василий.
— На Вятке, Тырков, не лучше получилось.
— У Волобуева?
— У него самого. Ваши хоть спорили, одни за Василия, другие за Дмитрия. А в Вятке: все за Дмитрия, даже пили в его здравие, а дьяка Волобуева чуть не прибили, у воеводы прятался. Вам еще повезло, господин Тырков, вас ударили, скорей всего, нечаянно, а за Волобуевым гонялись, чтоб прибить. Разница?
— Разница, — вздохнул Василий, утешаясь хоть этим. — Большая разница, князь.
6. Краковские переговоры
На
— А царь Дмитрий жив, Панове.
— Что за глупые шутки? — возмутился Волконский.
— То не шутки, князь, то есть истинная правда.
— Правда то, что истинный Дмитрий умер еще 15 лет назад, а Лжедмитрий, которого вы прислали, был убит на Москве.
— То не правда, Панове, на Москве убили другого человека и выставили на площади его тело, а чтоб люди не узнали подмену, лицо убитому закрыли маской.
— А где ж ваш этот так называемый Дмитрий обретается?
— Он в Самборе у Мнишеков. Откуда начинал, туда и воротился. И настроен весьма воинственно, хочет бороться за свой московский престол.
Князь едва удержался, чтоб не состроить кукиш и не сунуть его под нос приставу: вот, мол, ему. Однако сдержался, не стал ронять высокое звание царского посланца. Спросил:
— И каков же он на вид, ваш Дмитрий?
— Ростом повыше вас будет…
Князь с дьяком переглянулись, они-то знали, что Лжедмитрий был напротив низенький, но перебивать пристава не стали: пусть говорит.
— Брови черные, навислые, глаза невелики, — продолжал пристав. — Волосы на голове черные, курчавые, бороду стрижет.
— А еще, что заметное на лице есть? — спросил Иванов.
— На лице? Вот тут на щеке бородавка с волосами.
— Так и есть! — хлопнул себя по коленке дьяк. — Это ж Михалко Молчанов?
— Постой, постой, — наморщился Волконский. — Это тот самый Молчанов, который таскал к лжецарю девок?
— Да, да, — подтвердил Иванов.
— Так вот, пан пристав, тот Дмитрий был лицом бел и волосом рыжий. Так что в Самборе у вас сидит другой самозванец, известный вор и чернокнижник, бывавший на пытке. Взгляните ему на спину, там, должно, от кнута много записей осталось.
Недружественно встретила Литва посланцев Шуйского. Их оскорбляли на каждой остановке, обзывая изменниками и предателями. А в Минске даже стали бросать в них камнями и грязью. Волконский было бросил упрек приставу:
— Что ж вы плохо исполняете свою обязанность?
— А что я могу сделать? Довольно того, что я не позволяю вас избивать.
— Вот спасибачка.
— Не связывайтесь с ним, князь, — посоветовал Иванов. — У меня есть подозрение, что эти самые приставы и организуют гнев народа. Откуда ж людям знать, что едут московские послы?
— Пожалуй, ты прав, Андрей. Эвон он и не скрывает злорадной ухмылки.
По прибытии русских послов в Краков, король не спешил принимать их и умышленно не приглашал на приемы и обеды, куда обычно звали послов всех государств.