Скорлупа
Шрифт:
Огорошен был и больной Бут, когда ему объявили, что для службы в армии он не годен по состоянию здоровья. Как только будут подготовлены все документы о комиссовании, рядовой Бут будет направлен по месту призыва. Это таким образом лейтенант Опарин подчищал дела перед передачей. Впрочем, уже старший лейтенант. Рапорта на войну были плюсом в послужном списке, звездочку таким на погон не грешно было кинуть и авансом. Причиной комиссования в истории болезни Бута Вадима Ивановича стояло: "ХРОНИЧЕСКИЙ ПАНКРЕАТИТ". И никакого намека на взрыв в горах Гиндукуш. Рядовой Бут в Афганистане НЕ ВОЕВАЛ. Вот так. Ну, что ж, и вправду, ведь, не воевал. Что он, разве стрельнул
Старший сержант медицинской службы Сурмилина Рада Евгеньевна была из семьи потомственных медиков, которым ген интеллигентности передался по наследству. Их родители, побуждаемые благородным порывом, в числе таких же "народовольцев" понесли в глухомань лапотной России элементарную медицинскую помощь и идеи всеобщего равенства заодно.
В двадцатых годах уже будущие родители Рады пламенно агитировали темных крестьян за социализм в промежутках между исполнением клятвы Гиппократа на селе, куда направила их советская власть. Родители семью сотворили, но вот до ребенка дело не дошло. Коллективизация, раскуркуливание, голодоморы, рывки всякие индустриальные - не до того было, не до того.
В средине тридцатых уже "воронки" зарыскали по ночам, очищая страну от инакомыслия, и опять не до продолжения рода, того и гляди потянешь живот по этапу. Но обошлось. Родители притихли и зациклились на клятве Гиппократа в глубинке Средней полосы. А годы не те. Приросли друг к другу, осознав, что ребенка родить уже не смогут. У бездетных пар обычно так и есть. Кто в старости ходит не под руку, а за ручку? Только те, что богаты лишь тем, что они есть друг у друга.
Когда запели "вставай страна огромная", родители Рады в числе первых явились в военкомат. За четыре года войны прошли и прифронтовые медсанбаты, и тыловые госпитали, но везде вместе. Может это и спасло их в той бойне. Войну закончили в Австрии. А 9 мая стало для пары святым днем еще и потому, что в этот день они обрели дочь. Мать маленькой Рады, дав жизнь новому человеку в советском военном госпитале, лишь прошептала что-то на немецком языке, как просьбу или напутствие, и отошла в иной мир. Для немолодой пары эта девочка стала смыслом дальнейшей жизни.
Интеллигенты до мозга костей они и дочь воспитали такой, и мужа ей присмотрели в интеллигентской среде, чувствуя свой скорый уход. Только среда интеллигентская в маленьком райцентре была уж точно не в здании, что за спиной памятника вождю мирового пролетариата. Выкормыши этой комсомольской среды в лихие 90-е быстро поменяют красные картонки с ликом этого вождя на малиновые пиджаки "новых русских". Родители Рады, слава богу, этого не увидят. Зять - второй секретарь райкома комсомола, был, в их понимании, весьма достойной и перспективной кандидатурой для их единственной Радушки. Дочь не посмела перечить. Выдав дитя замуж, родители не задержались надолго на этом свете и один за другим, как и подобает неразлучным парам, тихо ушли на небеса. Господь простил им их единственный грех - сотворили себе кумира.
Союз двух молодых людей и при прошествии нескольких лет в семью не превратился. Каждый был занят своим. Рада - допоздна в райбольнице, супруг - допоздна в райкоме. Знала, знала она все про эти совещания, слеты, семинары со шлюхами в саунах - городок маленький, каждый на виду. Вида не подавала и скандалов дома не устраивала, но и рожать от такого благоверного не хотела. Муж, поглощенный карьерой, вопрос о потомстве
Однажды после пятиминутки главврач окликнул ее:
– Рада Евгеньевна! Задержитесь на минутку. Проходите, садитесь.
Рада присела на стул, несколько встревоженная.
– Рада Евгеньевна, - главврач сделал небольшую паузу. Он только вчера получил разнарядку и провел бессонную ночь, обдумывая кандидатуры.
– Рада Евгеньевна, у меня к вам несколько необычное предложение.
– Он опять сделал паузу.
– Вы не хотели бы поехать в командировку? Хорошо оплачиваемую, но длительную?
Хороший психолог, он понял, что эта командировка нужна больше ей, чем ему для отчета в райкоме партии. Только одну кандидатуру добровольца и найдет главврач у себя в больнице на войну ту. Впрочем, никто из них не подозревал, во что превратится "оказание интернациональной помощи" Афганистану. Именно туда была командировка для старшего сержанта медицинской службы Сурмилиной, не успевшей к своим тридцати четырем годам стать ни матерью, ни женой настоящей, ни любовницей.
– Ну, вот видишь, все хорошо!
– Рада как будто почувствовала, что боль покинула этого худого солдатика, почти мальчика. Она присела перед ним, взяла нежно мокрое от слез лицо его в свои маленькие ладошки и заглянула в глаза:
– Ну, что глупенький? Что, мой хороший?
Ей не надо было ответа. Рада спрашивала лишь потому, что не могла сказать просто: "Мой глупенький, мой хороший". А ей так этого хотелось. Нет, не сказать, - прошептать. Нежно, нежно. Нерастраченная, невостребованная там - в том мире, нежность вдруг выплеснулась наружу в этой пропахшей камфарой перевязочной военного госпиталя, что находился где-то на рубеже между двумя мирами. Разбуженная жалостью к этому мальчику, нежность необласканной, неналюбившейся женщины увидела в нем исстрадавшегося мужчину, что не должен плакать по определению, а лишь огорчаться. Но этот мальчик-мужчина плакал, как будто на молчаливой исповеди, выпрашивая то ли прощения, то ли участия. И уже нежность, а не жалость, отпустила тормоза рассудительности, и Рада легонько привлекла мокрое от слез лицо и коснулась губами губ Вадима.
Сквозь матовую влажную пелену Вадим увидел этот ее взгляд, сначала смутившись и прикрыв веки, прячась. Но мягкие губы Рады просили ответа, и он, почувствовав это, открыл глаза. Их поцелуй был настолько нежным, что оба они почти не уловили миг касания. Лишь дыхание обоих остановилось в этот момент. Немигающий взгляд одного растворялся в зрачке другого, передавая необъяснимую пока информацию, которую предстояло каждому из них для себя расшифровать. И видно богоугодным был этот всплеск чувственности, раз никто не постучал, не вошел в тот миг в перевязочную - такое неподходящее место для раскрепощения. Они сами, не потревоженные, вдруг, как будто, проснулись, вынырнули из наваждения, и оба смутились.
Всего лишь раз еще попал Вадим на перевязку к Раде. Она сняла наложенные ею же швы.
– Ну, вот! Я же говорила - все будет по высшему классу. Красавчик!
– Рада взъерошила отросший чубчик на макушке Вадима.
– Больше не будешь плакать?
– спросила шутливо и совсем не обидно.
– Мужчины не плачут, мужчины огорчаются, - улыбнулся в ответ Вадим, вспомнив фразу с какого-то фильма.
– Ну, иди, иди. Мужчина!
– рассмеялась Рада.
– Да не бейся больше головой. И не о стенку, и не о голову чужую, хорошо? А то испортишь красоту.