Слабые люди
Шрифт:
Зато его восторга добилась сага Сапковского "Ведьмак". Как он сам утверждал– легкое, но запоминающееся чтиво, а главное– увлекательное! Ориентируясь в дальнейшем на эти слова, Сумароков подбрасывал ему и другие шедевры, радуясь благотворному влиянию чтения на состояние пациента.
Время шло и, спустя, Сергей Роднин был подставлен перед фактом выписки. Сумароков готовил к этому почву задолго до этого, однако не учел одного– реакции своего пациента. Наивно полагая, что Сергей обрадуется, он напрочь забыл о том, как долгожданная свобода порой пугает людей. Так произошло и с Сергеем– глядя в его широко распахнутые от ужаса глаза, Виктор уже думал, не поспешил ли он, в самом деле, с инициативой. Однако холодная голова и подвешенный язык сделали свое дело– мальчик сумел успокоиться и принять мысль, что он наконец-то выйдет на свободу.
Когда они вместе вышли за ворота больницы, Сергей вздохнул и сказал, что этот мир уже причиняет боль его глазам. Привыкший к постоянному свету от ламп, видя внешний
Дальнейшее обустройство Сергея дома было целиком под заботой его друга. Виктор потратил уйму времени, сначала ища мальчику приемных родителей, а не найдя выхода, пытался убедить жену принять пополнение. Когда Сергей прибыл, он ничего не узнал. Мальчик думал, что едет домой и был несказанно удивлен новости, что теперь он приемный сын. Виктор пришел к выводу, что это к лучшему– отпускать мальчика доживать годы до совершеннолетия значило пустить насмарку все его лечение и спустить в унитаз тяжело удерживаемую позицию верховенства над своим неуемным состоянием. Последующие несколько недель Виктор иногда заезжал домой проведать семью и воспитанника, но основное время проводил на работе, раз в неделю проводя в кабинете беседы с мальчиком. Потом резко перестал, лишь изредка звоня– что-то в лечебнице не ладилось, требуя от него полного времени и сил. А что Сергей? Сергей учился как мог– сначала доучившись в школе в классе коррекции, не испытывая на себе былых стрессов, потом нашел подработку мойщиком автомобилей у знакомого семьи, полностью влившись в жизнь, присущей общественному хомяку, стремительно несущегося по колесу общественности.
Не сказать, чтобы его прибытие все восприняли как должное. Из всей семьи к нему как частью оной относился исключительно Виктор. Сыновья и жена же решили отыграться за проигранную битву главе семьи и пристроили Роднина в качестве бесплатной прислуги и уборщика. Ребята всячески подзуживали над юношей и периодически гадили ему в душу, а "эта женщина"– так звал Сергей их мать, – смотрела на него как на дерьмо. В школе было чуть легче– знакомые с его историей школьники держались в стороне и не думали даже и пытаться задеть. И правильно– существуют весьма большие шансы, что они бы пожалели об этом в первую же секунду.
То были тяжелые годы для всех. Удачей было для всех, что Сергей держал себя в руках и показывал себя как личность неожиданно уравновешенную. Но все хорошо то, что кончается. На пороге совершеннолетия молодой человек потерял контроль после череды неудачных попыток обрести друга. Представьте себе сморщенные в отвращении лица девушек и парней, когда вы подходите к ним, напускаете на себя дружелюбную мину и неловко пытаетесь завязать разговор. Роднин был вынужден встречать такую реакцию постоянно, что его очень удручало и расстраивало. И так невысокая самооценка по ступеням скатилась до уровня ниже плинтуса, а голова была забита мыслями о собственной несостоятельности. Довершило все еще один "прекрасный" момент в его жизни, когда взгляд наткнулся на новенькую девушку. Родом из обычной семьи, переехавшей на заработки в Сорск откуда-то из области в восточной России, красивая и милая с виду. Долго подросток не мог собраться с силами и заговорить с ней, но тот день неизбежно наступил– Сережа собрал волю в кулак и пригласил ее погулять. Скорчив испуганную мину, та во весь голос крикнула: "Отвали от меня, урод!" Весь коридор разразился смехом и улюлюканьем, через секунду сменяясь унисонным "Ох ты ж!..", когда Сергей, не выдержав очередного унижения, рассвирепел и сделал первое, что пришло в голову– пнул ее меж ног. Так завершилось его первое и последнее общение с женским полом с целью создать любовь всеобъемлющую и бесконечную, о которой можно было бы сложить невероятной красоты песню, а следом снять полноценный фильм о нестандартной любви, готовый обойти аналогичные по тематике, но с прогрессивным уклоном.
Но вот что началось и с завидной периодичностью повторялось и впредь, так это маячившаяся на горизонте физиономия полицейской легавой– после того случая все проходило в стандартном порядке: вызов в школу, угроза той самой полицией, долгие разговоры, перешедшие в упрашивания. Кончилось взяткой. Сумароков хотел, чтобы его подопечный закончил хотя бы среднее общее образование и не мог допустить исключения. С горем пополам получив аттестат, Сергей первым же делом получил повестку в военкомат.
* * *
По телу пробежала дрожь, стены поплыли. Сдерживая позыв рвоты, Сергей присел на колени и глубоко вздохнул. Снова началось?! Но ведь здесь никого же нет– никто на него не смотрит, не смотрит же, нет? Однако ощущение присутствия постороннего не исчезало. Оглядываясь, внимательно осматривая углы, молодой мужчина не мог понять, откуда за ним могут наблюдать. Перебарывая дурноту, переполз от окна к стене, распахнул двери в чулан. Никого!
Однако ощущение незримого присутствия кого-то совсем рядом не отпускало его. Распахнув глаза, Роднин с криком замахал кулаками в попытке достать неведомого врага, то приседая к полу в надежде подсечь его, до прыгая к потолку с мыслью, что он на нем стоит. Костяшки лишь просвистели по воздуху, не встречая сопротивления. Посторонний замерцал, то тая подле него, то возникая с другой стороны, раздваиваясь и испуская тепло со всех сторон. Так, схватил себя за голову Сергей, успокойся… здесь никого нет! Это– просто обострение и ничего больше, а раз так, то нет ничего проще, чем позвонить. Глаза нашли приклеенный к стене большой лист с крупной надписью: "Если чувствуешь, что близок к срыву, звони по этому номеру." и последующей заветной комбинацией цифр. Не глядя на телефон, Сергей оттарабанил ее по клавишам, бегая глазами по стене. Она была сплошь заклеена листами разных форм и размеров. Большинство из них были исчирканы странными рисунками– то беспорядочно разбросанные по огромной белой поверхности, то словно складывающиеся из разных кусков в паззл, открывающее единое, но лишенное цельности произведение с непонятным содержанием. Глядя на эти рисунки, невольно приходишь к мысли, что их автору не помешало бы хотя бы научиться держать руку ровнее, а окажись рядом настоящий художник, то и его полное ангельской терпимости к чужим косякам лицо скривила бы гримаса отвращения. Эти рисунки не шли в сравнение даже с детскими бездарными произведениями, которые гордые родители суют каждому гостю под нос с фразой: "Смотри, какой шедевр!" и затем вешают на холодильник, ибо тут была приложена рука взрослого человека. Странные образы, каракули и хитросплетения ужасающих пародий на лица совершенно дисгармонировали друг с другом. Может, в глазах автора они и имели какую-то иную смысловую нагрузку, но в глазах обычного человека это была просто мазня, которую иногда прерывали "проблески света"– просто исписанные листы, при более близком рассмотрении оказывающиеся очередным образцом дефективного мышления. Странные фразы и предложения, а то и целые абзацы не несли в себе практически никакого поддающегося трезвой оценке смысла, полностью дезориентируя своей несвязностью и абсурдностью при прочтении, но порой попадались и осмысленные записи. На тоненьком огрызке туалетной бумаги, что была прибита гвоздями, было еле различимой цепочкой начеркано: "Ты меня никогда не знавала, влюбившись в тебя я взлетал." Интересно, о чем думал этот несчастный, когда чиркал это огрызком карандаша? Что волновало его в тот момент? Неужто этот душевный урод впервые познал что-то кроме окружавшего его презрения? Или, может, он вспоминал свою мать, бросившую его на произвол судьбы? Что-то же должно было послужить появлению этим старательно выписанным буковкам? Но вот что? Уж явно не эти ужасные стены без обоев и не этот вымазанный в побелке потолок и уж точно не этот пол с постоянно скрипящими досками. А что говорить уж об убогой мебели, которая осталась от предыдущих владельцев, решивших взять только то, что не имело вид помойного интерьера в каморке двухсотлетнего человека? И речь идет не про фильм. Вид за толстыми светонепроницаемыми шторами тоже не радовал глаз– высокие и толстые, словно дубы, деревья стояли на большой игровой площадке, что стояла в кольце стоянки для автомобилей, и загораживали вид. Однообразные до омерзения, ровными рядами стояли примерно метр друг от друга каждый, являя собой идеальный участок для игры в салки либо прятки. А толстые, низко свисающие, цепляющиеся друг за дружку ветви превращали и ту и эту игры в нечто трудно описываемое, хаотичное и для кого-то даже веселое.
Гудки в динамике прервались щелчком и неясный голос прорезал помехи:
–Да, алло! Алло, я слушаю! – после молчания голос продолжил уже с оттенком злобного нетерпения, – Или говори или я бросаю трубку, слышишь?!
–Добрый день, п… Виктор. – внезапно смутившись, прохрипел Сергей.
–А, это ты, мой мальчик! – голос сразу обрел нотки тепла, – Как самочувствие? Ничего не тревожит? Тебя давно уже не было слышно, я уж начал было беспокоиться!
–Все в порядке, друг. – Сумароков так и остался единственным человеком, кому повезло услышать это слово от Сергея, и едва не стал тем, к кому могло быть обращено второе. – Я просто чувствую… мне показалось, что я теряю контроль.
Он уже жалел о том, что побеспокоил доктора, когда том конце провода раздался вздох. Потом еще один, более протяжный и страдальческий.
–Вы в порядке, доктор?
–Нет-нет, все нормально. Сиди дома и постарайся никуда не выходить, слышишь? – задышал в трубку Виктор.– Мне стоит приехать, привезти тебе лекарства.– снова вздох,– А ведь я говорил тебе, что нам не стоит прерывать сеансы.
–Теорию нужно подкреплять практикой, доктор, чем я и занимаюсь. Я чуть подожду, потом пойду прогуляюсь. – массируя пальцами брови, Роднин уселся спиной к кровати на пол.