Слабые люди
Шрифт:
–Я не знаю, Филя, правда, не знаю! – высвободив руку, она снова прижала лед к его глазу, – Я не вижу полной картины, но думаю, что так ты ничего не изменишь. Он какое-то время попробует терпеть– только ради тебя, но в итоге сорвется. В его жизни случилось что-то плохое?
–Мать умерла.
Так она и знала.
–Знаешь, я не буду сейчас изливаться в лицемерной жалости и так далее.– чуть поправила пакет, прижав его руку поплотнее к голове,– Я никогда никого не теряла, если не считать недолгой пропажи Аврелия, и не мне говорить о том, что время якобы лечит все раны. Я даже не знаю, жалко ли мне тебя и твоего папу, особенно после всего, что ты мне говорил о себе и о нем. Я бы хотела испытывать жалость, но, если честно, сейчас мне тебя жаль только потому, что ты сидишь здесь, весь покореженный и грустный. Если бы я могла, то обязательно
–Да…
–Ты так говоришь, потому что думаешь, что больше значит лучше, или потому, что тебе нравится, как я к тебе прикасаюсь?
–Я просто говорю "да".
–А мне думается, что тебе нравится. Ты говорил, что тебе никто не нужен, что ты сам себе голова и так далее, но я же вижу, как ты тоскуешь. Там, в столовой, когда все веселятся и болтают, ты сидишь перед своей тетрадью и у тебя на лице творится нечто невообразимое. Ты будто готовишься взорваться, залить все вокруг своей кровью. – она кивнула еще раз, когда он удивленно на нее посмотрел, – Обычно у тебя лицо такое равнодушное, словно неживое, но в те моменты тебя невозможно узнать. Особенно потому, что я тебя вовсе не знаю.
–Ты знаешь обо мне достаточно, чтобы представлять, какой я человек.
–Одинокий. Печальный. Неразумный.
–Неразумный?
–Никто не будет добровольно ограничивать свое общение с другими, если только он не полный дурак, считающий, что разочарование имеет абсолютный характер. Поддерживая эту модель поведения, ты лишь предаешься самодовольству, представляя себя не тем, кто ты есть. Ведь ты не такой, я знаю. Ты не мертв в душе, что бы ты там себе не думал, ведь ты же здесь, со мной.– многозначительная пауза,– Только мертвым не нужно общество, но ты все еще жив и не находишь в себе сил оттолкнуть меня, хотя пытаешься изо всех сил– убегаешь от меня в коридорах, прячешься в подвале и на чердаке, стараешься не попадаться на улице, даже перед и после школы умудряешься выбраться в обход меня, зная, что я жду тебя. А я, как дура, пытаюсь за тобой угнаться.
–Ты не дура. А я делаю так, как привык.
–Да. Только это всего лишь привычка, а не стиль жизни. Если ты будешь продолжать в том же духе и дальше, то упустишь множество событий, которые могли бы произойти в твоей жизни, которую ты боишься так же, как я боюсь высоты, насекомых и еще кучу всего. Но я преодолеваю свои страхи, а ты увязаешь всего лишь в одном, считая, что так можно избежать всяческих разочарований. И ведь тебе невдомек, что ты выбрал путь, целиком из них и состоящий.
–Разочарование– что сама жизнь, С… – "Так?"– Если пытаться избежать его, то проще сразу умереть. Я не избегаю разочарования, я лишь выбираю тот маршрут, при котором оно будет цикличным, однообразным. Выбираю разочароваться не в людях, но в их мире.
Она отстранилась и прямо посмотрела в эти черные глаза. Левый глаз уже полностью раскрылся, еще немного щурясь от щипавшей его мази и боли.
–Если я попытаюсь тебя обнять, это будет твоим разочарованием во мне или нашем общении в целом?
–Лучше воздержись. – только и ответил он.
“Каменюка!”
–Когда ты обнимался в последний раз?
–И это твой нестандартный вопрос?
–Да.
–Примерно два года назад, когда второй раз дал отцу сдачи. Он схватил меня и не отпускал, говоря, что ненавидит себя за все, что со мной делает, и одновременно гордится тем, что я не стою истуканом. Тогда он сказал одну вещь, которую я до сих пор вспоминаю.
–Расскажешь?
–Отчего нет? Он сказал, что будет рад, когда я убью его.
Софья так и застыла, от удивления раскрыв рот, во все глаза глядя на своего приятеля, все так же невозмутимо застывшем под ее руками, все так же не мигая глядевшим в ее глаза.
–Ты же… ты же ведь не сделаешь этого?
–Нет. Но я часто думал об этом. В какой-то момент этот вопрос из обычного обратится в вопрос жизни и смерти– или я или он. Наступит момент, когда его ненависть к жизни хлынет через край, а я окажусь единственным на расстоянии вытянутой руки. Он знает, что я не привечаю жизнь, равно как знает, что я от нее ничего не жду. Это знание выльется в очередную мысль– раз я не хочу жить, значит, он как человек, меня породивший, должен и убить. Не как Тарас Бульба, который убил предателя, а как мужчина, сознавший, что мое появление было ошибкой, отпечатавшейся на его совести. Все, что со мной происходило
–Мне страшно за тебя!..– и она не солгала.
Неожиданно по ее щекам полились слезы. Представив себе, как ее отец душит ее и его глаза наливаются ненавистью, она задрожала, обняла себя за плечи.
–Видишь, что ты со мной делаешь?!– всхлипнула она, отвернувшись от ошарашенного Филиппа, – Из-за тебя я сама начинаю бояться всего, что никогда не причиняло мне боль…
–Твоя жизнь не такая, как моя, по большей части. – невозмутимо ответил он за ее спиной, – Ты не задаешься вопросами о своей жизни, о своем будущем. В каком-то смысле ты даже счастливее, чем я сам, потому что то, что ждет тебя впереди, для тебя совсем неизвестно. Каждый новый день будет подносить тебе сюрпризы, а уж приятные они или нет, решит случай и твой настрой. Ты не задаешь себе недостижимых целей, не разбираешь по кусочкам свое бытие, пытаясь найти смысл жизни. Ты испытываешь радость от того, что в твоей жизни появился Аврелий, и будешь испытывать ее всегда, видя, как что-то хорошее приходит в твою жизнь, будто в первый раз. Глядя на него, ты не думаешь о смерти, не сознаешь всю тяжесть ответственности за его маленькую жизнь, потому что варианты, что он проведет ее без тебя, для тебя недопустимы. То же и с остальными. Ты будешь связывать свою жизнь с людьми и вряд ли допустишь, чтобы они тебя потеряли. Тебя не будет мучить совесть за самовольный уход, потому что ты уже на месте и тебе вовсе не хочется уходить.
Она закачала головой и разрыдалась пуще прежнего, лишь сильнее впившись пальцами в плечи. И вздрогнула, когда холодные руки легли ей на запястья, чуть сжавшись. От удивления девушка даже перестала плакать, почти вплотную соприкоснувшись своим носиком с его.
–Тебе вовсе незачем плакать и жалеть меня. Это моя жизнь и я вправе ею распоряжаться так, как сам хочу. Даже если я не вижу для себя никаких вариантов, то названный мной конец вовсе не так ужасен, как ты себе представляешь, потому… не плачь.– и он сомкнул свои запястья вокруг ее коленей, сжав в крепких объятьях,– Так какое предложение ты мне хотела внести?
* * *
Ах, как же долго она ждала этого дня! Наконец-то можно уйти в отрыв, как следует напиться и нализаться с каким-нибудь красавчиком! Вечеринку по случаю осенних каникул устраивали какие-то мажористые студенты в одной из самых больших дач их родителей как раз недалеко от "коробки". Услышав во время первого приглашения слово "мажор" Соня поперхнулась чаем, который полился у нее из ноздри, что, однако, не остановило гомерический смех, который она тут же исторгла.
–Мажорики? В этом захолустье? Да бросьте! – и продолжила ухохатываться.
–Что? Я ничуть не преувеличиваю! Иди с нами, можешь даже кого-то позвать! – заявила ее подруга, кокетливо подмигнув.
Однако дача и впрямь оказалась очень большой. Да что там, это был целый двухэтажный особняк со своим бассейном– правда, в пристроенном зале, – и мини-баром, стараниями двух братьев в одночасье превратившийся в самый настоящий бар с тонной выпивки. Это был самый большой дом в дачном райончике, к тому же стоявший на самом живописном месте с видом на город. Как и все, Софья знала об этом и приплясывала от нетерпения, предвкушая шумную вечеринку, стоя на пороге у железных ворот среди десятка автомобилей и глядя на заветную дверь с окнами по бокам, блистающих всеми цветами радуги под громкую музыку. Тут же перескочив махом через забор, едва не задрав до таза свою мини-юбку, Соня забарабанила в дверь и тут же была схвачена десятком рук в окружении орущих глоток. Вечеринка была в самом разгаре– бутылки с пивом порхали из рук в руки, студенты и школьники, пытающиеся казаться студентами, сновали друг меж другом, отсвечивая друг на друга светящимися браслетами, либо танцевали в обнимку, целуясь на оккупированных диванах и креслах. Свет ламп был приглушен, однако откуда-то все вырывались прыгающие и мигающие снопы стробоскопического света.