Сладкий роман

Бояджиева Мила

ТРИ АПЕЛЬСИНА

Я действительно чуть ли не целый месяц спокойно просидела в расплавленном жарою Париже, почитывая взятого из библиотеки Бунина. Никто не смущал моего покоя. И вдруг все завертелось с бешеной скоростью. В середине августа ко мне явился Алан. Я уже знала, что новый фильм Герта "Линия фронта" прошел отборочный этап на Венецианский фестиваль и его имя пророчат в десятку лучших режиссеров. Но этого визита я никак не ждала, поставив на наших отношениях жирную точку.

Ал явился с розами и бутылкой потрясающего шампанского. Он прекрасно выглядел в легком летнем костюме и белой рубашке с распахнутым воротником: герой вестерна, ставший

миллионером.

– Не скажу, что я очень разбогател, детка. Но мне фартит. Конечно, ты в этом смысле вне конкуренции.
– Он осмотрел мою квартиру.
– Славно, очень славно, в придачу к австрийскому поместью просто шикарно... У меня дом в Калифорнии. Я совладелец крупного предприятия, которое пошло в гору. За полгода мой капитал увеличился вдвое... Про кинодела сама знаешь...
– Ал смущенно опустил глаза.
– Могу добавить, как в интервью: бодр, весел, полон творческих планов.

Мы разместились у холодного по случаю жары камина. Ал не обратил внимания на мои хозяйственные потуги. На столе появились фрукты, конфеты, бокалы, ведерко со льдом.

– Наконец - то я смекнул, Дикси, что, собственно, надо делать с экраном! Я понял, как заставить зрителей плакать. А если они плачут - они твои. Поверь мне, сострадание, - вот главный ключ к завоеванию. Заставить людей сострадать твоим вымыслам, сделать их причастными, и они у тебя в руках!
– В глазах "ковбоя" мерцал фанатичный огонек и я решила поддержать столь важную моему гостю беседу.

Похоже, я взяла на себя миссию ублажать Герта. Там, в отеле, в качестве одалиски, а теперь - в роли авторитетного кинокритика. Что ж, в сущности, я перед ним в неоплатном долгу.

– Но ведь это самое непростое - вызвать у зрителя сострадание. Искренне воскликнула я.
– Можно все залить глицериновыми или настоящими слезами, показать голодных детей, растерзанные трупы, разлагающихся заживо наркоманов, а в зале будут жевать резинку и тискать девочек. Если, конечно, там вообще кто-либо останется, кроме жюри. Да и "высоколобые" объелись "чернухой" - их на это не купишь.

– Верно. Тридцать лет назад всех тошнило от мелодрам, а Клод Лелюш просто взял в руки "Эклер" и снял "Мужчину и женщину". Без голых задниц, душераздирающих воплей и трупов. Но зрители плакали. Они пошли за ним, подчинились... Знаешь, что меня сейчас привлекает больше всего?
– Любовь! Нет, не сексуальные откровения трансвеститов и геев.
– Алан увлеченно сверкнул глазами.
– Настоящая большая любовь. Это беспроигрышная тема. Конечно, до жути захватанная, до блевотины обсосанная... но всегда необходимая, как туалетная бумага и зубная паста для тела и тема Бога и Смерти - для души. В общем, "вечная ценность".

– Ты убедителен, как рыночный торговец, восхваляющий свой товар, но далеко не уверенный в его свежести. Самому-то пришлось прикоснуться к "вечному"?
– жала я на больной мозоль "интеллектуального ковбоя".

– То, что мы называем Большой любовью - в общем-то сплошь головная материя, плод изощренного ума и, если хочешь, виртуозного духа. Услада гурманов, садо-мазохистские изыски в самых возвышенных сферах... Далеко не каждый нуждается в этом и не всякий умеет. Особенно те, кого мы называем "здоровыми натурами".

– Выходит, секс, физиология - признак душевного здоровья и полноценности. Потребность любить - род извращения?

– Ты специально все упрощаешь, Дикси. Конечно, есть симпатии, общие интересы, привязанности, ответственность, любовь. Да, да, нормальная житейская любовь из состава

тех чувств, что мы питаем к родителям, детям, животным, цветам, родному дому, ну, не знаю, - произведениям искусства, красивым вещам... Вкупе с физиологическим влечением она является основой соединение разнополых существ в пары. Почти все мужчины говорят женщинам, с которыми спят, что любят их. И те воспринимают это как должное, отвечая взаимностью. Причем, ни тех, ни других это ни к чему не обязывает - обычная прелюдия человеческого совокупления. Определенный эмоциональный обряд. Кстати, что ты имеешь против моего букета? Я хотел выглядеть галантным кавалером, а прекрасная дама, похоже, собирается мести розами пол.

– Извини, увлеклась дискуссией, - я подняла пышный букет с кучи дров для растопки камина.
– Чудесные, царственные, гордые цветы, совсем не повинные в том, что стали символом чего-то невразумительного, чаще всего, фальшивого. По крайней мере, в моей жизни. Наполни, пожалуйста, водой этот антиквариат - здесь литров десять, мне будет трудно удержать.
– Погнала я на кухню кавалера с огромной фаянсовой вазой.

Ал с удовлетворением воззрился на счастливо устроившиеся розы:

– Традиционные ценности - в них есть душок приятного, прочного консерватизма... Алые розы на камине, а в комнате двое - это же классика, мировой стандарт.
– Алан нежно сжал мою руку в своих огромных клешнях. Вот видишь, образный ряд требует продолжения: розы, мужчина и женщина, любовь...

Скатываться на интим мне совсем не хотелось. Я осторожно высвободила руку, поправляя сервировку стола. Ал пересел с дивана на кресло - от меня подальше, и начал сосредоточенно очищать яблоко. Я включила запись "Травиаты" на том самом любимом мной месте, где звучит мелодия прощания.

– Это, по-твоему, что? Ведь ты сейчас уверял, что Великой любви нет. А есть только некий ритуальный камуфляж - брачные танцы фазанов.

– Эх, детка...
– он оставил яблоко и виновато посмотрел мне в глаза. Есть. В том-то все и дело, что есть. И не только в классике, а здесь, сейчас. Но дается она избранным, как великий дар... Кто же признает себя обделенным?! Все умеют кое-как рисовать и писать письма, но Рафаэль и Байрон появляются даже не раз в столетие... Если ты делаешь успехи в постели, а к тому же вообще - славный малый, ничто не мешает тебе думать о своих чувствах, как о любви. Только это совсем не то, детка...

– Как же ты намерен завоевать зрителя тем, что не знаешь сам?

– Быть Рафаэлем и понимать Рафаэля - не одно и то же. Иной раз критик объяснит тебе больше, чем предполагает сам автор. Я знаю, как любить и как быть любимым. И ещё догадываюсь, как это должно выглядеть на экране.

– Будешь доснимать вместо Умберто наш индийский боевик?
– улыбнулась я.
– Дикси готова. Кстати, неплохая бы вышла "лав стори"!

Ал обнял меня за плечи и протянул бокал:

– Выпьем за прошлое! За Старика, за все ещё манящий нас берег мечты...

– А теперь, без паузы, - за настоящее, за твою победу, "ковбой"! ? Мы чокнулись.

– За нашу победу, детка. Тот кадр на вокзале остался в фильме. За слезы Дикси! И тут же, без перерыва, - за будущее без слез. Выпей, дорогая, а я потом доложу главные тезисы.

Мы снова выпили, закусывая фруктами. Алан совершенно пренебрег моими кулинарными дарованиями, не позволив даже разогреть в микроволновой плите доставленные из ресторана котлеты "деволяй". Он пришел ко мне с подарком и теперь торопился его выложить.