Следователи
Шрифт:
— А точнее?
— В три часа.
— Ты уверен?
— Да. Я положил трубку и сразу пошел открывать Зое Николаевне.
— Кто она?
— Преподавательница английского.
— Ты занимаешься и английским?
Мальчик вздохнул:
— По вторникам. С трех часов.
«Вот оно! — поняла Шивене. — В три часа преступление совершалось или уже было совершено! Телефон звонил, но Геннадий не мог взять трубку...»
— Я работаю библиотекарем шесть лет. Из них четыре в этой библиотеке.
— Давно его знаете?
— Постоянный читатель. И он, и жена. В последнее время, правда, стал реже приходить. Говорит — работы много, меньше времени для чтения.
— Что он обычно читает?
— Всегда одно. Зарубежную литературу, большей частью детективы. Он, кстати, потерял Сименона. Четырнадцатого днем приходил договариваться.
— Как вы решили?
— Пойти ему навстречу. Он должен был найти равноценную замену.
— Вы хорошо запомнили этот его приход?
— Да. Он был немного выпивши, поэтому казался развязнее обычного. Сказал, что хотел бы прочитать «Белую книгу». О нацистах.
— Вы дали ему?
— Книга была на руках. Еще он сказал, что должен был привезти жену из больницы, но ее не выписали. Показал в окно своего приятеля, который стоял с собакой на улице...
— Вы заметили что-нибудь странное в его поведении?
— Меня удивило то, что он не спешил уйти, хотя тем для разговора, в общем-то, не было. Приятель ждал, а он все тянул. Спрашивал о каких-то книгах, предложил достать мне какой-то детектив. Хотя я их не люблю. «Вам надо обязательно прочитать!» Будто тянул время...
— Это вы сейчас подумали?
— Тогда.
— Когда точно он ушел из библиотеки?
— Двадцать минут третьего.
— Не ошибаетесь? Он утверждает, что после трех.
— Сразу после его ухода я посмотрела на часы. Все-таки он был выпивши... Такое общение не может не утомлять. И конца его ждешь с облегчением. Точно помню: было двадцать минут третьего.
Шивене поставила машину и вышла.
Она снова выкроила несколько минут, чтобы сделать круг по площади Гядиминаса, почувствовать под ногами гулкие плиты. Вечер выдался теплым, без дождя и ветра. Кроме фланирующей молодежи, здесь было много взрослых. Особенно пожилых. Скамьи вокруг были заняты.
«Течет вода под мостом Мирабо всегда...» Чье это? Кажется, Аполлинер...» Обостренным взглядом она обвела площадь. «Наблюдение без видимой цели, — считал Ионас Петраускас, — для следователя не только тренировка. Это должно стать привычкой. Это пистолет,
«Завтра тяжелый день», — подумала Шивене без перехода, не переставая приглядываться к окружающему. «Мужчина и женщина на скамье. Курят. Он что-то говорит, дразня, тонкой струйкой пускает ей в лицо дым... Пухлая, с короткими полными ногами блондинка спешит к машине, за рулем ее уже ждет мужчина. Она суетливо бежит вперед, но словно невидимое течение сносит ее. Расстояние между нею и машиной почти не уменьшается... Подростки. Сверстники Геннадия Оливетского...»
«Есть особый аспект в делах об убийствах, — заметил однажды по какому-то поводу Ионас. — Так называемое «изменничество». Тогда она обратила внимание только на непривычное звучание слова. «Может, все-таки «измена» или «предательство?» — «Нет, — не согласился Джонни. — В русском дореволюционном праве понятие это обозначалось именно как «изменничество». Не в каждом словаре есть это слово. У Даля, например, я не нашел. Оно указывало на квалифицирующий признак, усугубляющий вину. Например, убийство родителей или людей, которым убийца обязан своим содержанием в детстве. Понимаешь? Типичное изменничество — это убийство из засады...»
Мысли о деле текли на фоне ни к чему не обязывающих наблюдений. «...Маленький магазинчик, величиной с палатку чистильщика обуви... Две старухи, похожие друг на друга, крепкие, с запавшими верхними губами, в одинаковых пальто. Улыбаются, как убежавшие с уроков школьницы...»
По пути домой Шивене в который раз сформулировала все тот же вывод: «Конечно, это был свой. Геннадий не впустил бы постороннего. И преступник заранее знал, что не оставит свою жертву в живых. «Изменничество!» Другого слова не подберешь...»
У дома уже стояло много машин. Так бывало всегда, когда она приезжала последней. Шивене едва разыскала место для «Жигуленка», правда, не очень удобное: соседний «Москвич», выезжая, мог задеть. На всякий случай она записала номер «Москвича» и бросила бумагу на сиденье. «Завтра начнется крик, когда будем разъезжаться».
Перед тем как войти в подъезд, она привычно взглянула на окна. В ее квартире на первом этаже было темно. Сын спал.
Много лет назад всей семьей они приехали сюда, к еще строившемуся дому, в котором им предстояло жить. Стояли между гор строительного мусора, кирпичей. Трехлетний Раймундас, воспользовавшись суматохой, проковылял к лестнице и поднялся на третий этаж. Шивене обмерла, увидев сына, весьма довольного собой, вверху, на бетонной плите без ограждений. С тех пор она живет на первом этаже. И никак не может забыть то жуткое чувство матери, которая уже простилась с сыном навсегда.
Стоило ей войти — сразу зазвонил телефон. Она сняла трубку.
— Говорит Репин. Потеряли вас... Задержан Желнерович.
— Далеко?
— Здесь, в Вильнюсе. На автовокзале. Вы приедете? Я везу его к вам, в прокуратуру.
У Желнеровича оказалось больное, небритое лицо, пегие, непонятного цвета волосы на висках. Брат матери Геннадия был явно не в лучшей своей форме. По дороге Репину удалось установить с ним подобие контакта. С молчаливого согласия Шивене он продолжил начатый в машине разговор.