Следователи

Гусев Валерий Борисович

— Мальчик знал о ценностях? — спросила Шивене.

— Только о тех, что принадлежат нам. Про эти, в пылесосе, не знал.

— Кто, по-вашему, мог еще знать о сберегательных книжках, о золоте?

— Только мы с женой! Ничего не могу вспомнить. Как во сне, — сказал Паламарчук. — Жена вам все скажет...

— С нею разрешат говорить еще не завтра. И даже не послезавтра... — видя, что ей ничего не добиться, Шивене перевела разговор. — Где обычно лежали деньги?

— В шифоньере. Иногда в спальне. Определенного места у жены не было. Могла положить в шкаф. Но она всегда знала, где они лежат

сегодня. Небольшие суммы могла оставить в баре.

— Значит, кроме украшений, нет только мелочи на тетради?

— Еще пятидесяти рублей Желнеровича, которые лежали с документами.

— Вещи все целы? Одежда, хрусталь?

— Всё на месте.

— Внимательно осмотрите бар.

— Вроде все цело!

— Спиртное?

— Две бутылки...

— Исчезли?

— Да. Бутылка молдавского коньяка. И бутылка водки. Коньяк «три звездочки».

— А какая водка? Это важно.

— Обычная. «Скайдрёйи».

У подъезда дома на Виршулишкес было много школьников и взрослых. И много цветов. Собирался дождь. Люди держали наготове зонты.

Нежные голоса скрипок взмыли ввысь как-то неожиданно. Торжественная жалобная мелодия поплыла в подсиненной хмари.

Шивене стояла со всеми, у арки. Она едва успела сюда между двумя допросами.

В студенческие годы, бывало, сокурсники бравировали, повторяя положенные кем-то на трагический мотив нелепые слова: «Тетя хохота-а-ала, когда она узна-а-ала, что у-умер наш дядя, не оста-а-авив ничего...» Но даже идиотский перифраз ничего не мог сделать с музыкой. Ничто не могло одолеть ее великого трагизма.

Из подъезда вышел человек. Невысокого роста, без шапки. Лицо было плохо видно. Шивене сделала попытку протиснуться ближе, это ей не удалось. Вокруг тесно, плечом к плечу стояли люди. Человек нес крышку гроба.

Потом вынесли гроб.

Кто-то позади Шивене спросил: «Неужели его не найдут?» «Найдут!» — ответило сразу несколько голосов.

Геновайте, не отрываясь, смотрела вперед, на подъезд. Она знала: убийца, скорее всего, сейчас там! Он не мог не прийти, потому что его отсутствие могло привлечь внимание. Недаром она увидела впереди обе жесткие шляпы инспекторов.

Снова взлетели над толпой трагические звуки. Машина с гробом медленно двинулась под арку. Шивене шла со всеми. В глазах ее стояли слезы. Мысленно она обращалась к убитому мальчику: «Мы не были знакомы, никогда не виделись при твоей жизни. Но именно я стала твоим душеприказчиком! Исполнителем последней воли — найти убийцу! Как мы связаны теперь все трое: ты, твой убийца и я, следователь... Ты — моя боль! Но я ничего другого не могу сделать для тебя, только найти убийцу...»

Мимо прошел хмурый Буславичус. Они молча кивнули друг другу.

«Можно поставить вопрос иначе! — возразил кому-то Ионас Петраускас, когда его оппонент заметил, что у следователя должны быть железные нервы, чтобы никто никогда не мог играть на них. — Нужна ли вообще человеку боль? Ощущение физического и душевного дискомфорта? Куда как легче жить бесчувственной деревяшкой! Сколько сил уходит даже на самую простую и кошмарную — зубную боль! Но ведь именно боль свидетельствует о том, что в организме не все благополучно! А душевная боль?

Разве она тоже не сигнализирует о неблагополучии? Собственном или другого человека? Так какой следователь совершенней? Бесчувственный или способный чувствовать чужую боль? Какого бы вы предпочли, если бы пришлось выбирать?»

После допроса матери Геннадия и инструктажа инспекторов уголовного розыска Шивене впервые за эти дни почувствовала себя спокойно и уверенно. Зашла в соседний кабинет к Антоновасу, выпила с коллегами кофе. В восемнадцать посмотрела на часы, поднялась. Она знала, что в этот день все равно больше ничего не сможет делать. «Завтра все решится...» — подумала она.

Прокурор города, возвращавшийся из исполкома, увидел ее во дворе, садящуюся в машину, посмотрел на часы:

— М-да... Как я понимаю, преступление вот-вот будет раскрыто? — Эти дни ему тоже дались нелегко. Приходилось объяснять в разных инстанциях: «Органы прокуратуры и министерства внутренних дел принимают меры к розыску убийцы. Раскрытие преступления не требует широких оперативно-штабных мероприятий, привлечения к розыску всего личного состава и дружинников. Работу оперативной группы возглавляет один из наших лучших следователей. Это, если можно сравнить, хирургическая операция, требующая минимум специалистов, верный глаз и твердую руку опытного хирурга». — Значит появился просвет? Я не ошибся, Генуте?

— Похоже.

— Почему же я об этом не знаю?

— Мне пока еще нечего положить вам на стол. Пока...

— Вы далеко сейчас? — он попытался зайти с другой стороны.

— В прачечную. Всю неделю не могла выбраться. И холодильник пуст... По-моему, все решится завтра.

— Значит, до завтра? — прокурор был человеком спокойным и воспитанным. Без комплексов. — Лучше, если мы переговорим в первой половине дня. К вечеру меня обязательно спросят о перспективах дела еще в двух-трех местах.

Геновайте поехала на Раудоносёс-Армийос самым длинным круговым маршрутом. Регулировщик, стоявший у Латвю, узнал ее, поднес руку к козырьку. Она не отреагировала, спохватилась, проехав уже несколько улиц. Она думала о своем...

— Мастер Юргис? — переспросил Репин по телефону. — Этого совсем недостаточно, чтобы человека найти на комбинате, где работают тысячи людей!

— Поинтересуйтесь у брата Паламарчука — Борислава: с кем он приходил месяц назад? — разрешила она.

— Теперь нет проблем! — заверил ее Репин и тут же снова спросил: — Вы уверены, что всё на мази?

— Сердце подсказывает... Говорят: в разуме нет ничего, что не содержалось бы раньше в чувствах!

— А если все-таки попытаться разумом?.. — Репин был не так уверен, как она.

— Это человек, которому мальчик мог открыть дверь... Последний из посторонних, кто был в течение месяца... В его присутствии Паламарчук мог говорить с братом о Желнеровичах, о делах свекрови...

— Я понял! К началу работы Юргис будет у вас...

На Жюгжды Шивене удивительно легко сделала поворот. Она загадала, как делала не раз: если получится это, значит, с тем будет в порядке! Получилось. Иначе, впрочем, и не могло быть.