Следователи

Гусев Валерий Борисович

— Вас интересовал только план?

— Нет, конечно. Я коплю деньги на машину... — он рассчитывал, что произведет впечатление. — Но вы, ей богу, напрасно вызвали! — он одним махом перескочил к концу событий. — Мы с Рукасом помирились.

— Об этом мне судить. Подробнее, пожалуйста.

Оливетский вздохнул.

— Небольшая царапина здесь, — он коснулся переднего брючного кармана. — Рукас сам расскажет.

— Ссора?

— Собственно, мы не ссорились. Зашли в столовую. Я заказал цепелинай, плокштайнис... Уважаю, признаюсь, литовскую кухню и люблю поесть. Бутылочка была с собой. И

тут Рукас начинает читать мне мораль! А сам уже еле сидит!

Оливетский подробно говорил о том, что не представляло для следствия интереса, и обходил все, что считал для себя опасным. Шивене не перебивала.

— А у меня с собой ма-а-аленький ножичек. Карандаши точить. Рукас хватает его, начинает вертеть. Я прошу его быть осторожным, одновременно пытаюсь положить себе цепелинай и случайно прижимаю ему руку...

Все становится понятным.

— Ранение серьезное?

— У него? Что вы?! На пять-шесть миллиметров задело мякоть. Ма-аленькое пятнышко... — он свел пальцы, показал. — Кто-то как крикнет сдуру: «Человека зарезали!» Я, конечно, не побежал. Зачем? Просто отошел к раздаче. Между прочим, даже не заметил, как его увезли.

— В чем все-таки он вас обвинил? Из-за чего возникла ссора?

Оливетский замялся:

— Пятьдесят рублей пропало. Когда принимали стеклотару.

— Одной купюрой? — Шивене показалось, что она знает, в чем дело. «Видимо, та самая купюра, которую Паулаускас видел торчащей из бака для белья...»

— Возможно, — он отвел глаза.

— Вы живете с семьей? — спросила она.

— Конечно! Нормальная семья: жена, ребенок.

— У вас еще сын от первого брака?

— Да. Живет в Виршулишкес, — Оливетский внимательно посмотрел на следователя.

— Давно его видели?

— Вообще я там не бываю. Первая жена принципиально против свиданий.

— Геннадий погиб, — сказала Шивене. — Знаете об этом?

— Погиб?!

Она вдруг явственно увидела мелькнувшее у него в глазах чувство облегчения. Первая мысль Оливетского была все-таки об алиментах! Потом он изменился в лице:

— Как погиб?! Когда?

— Четырнадцатого марта. У себя в квартире.

Он сжал руками виски.

— Даже не верится!

Было трудно судить об искренности этой второй, последовавшей сразу вслед за первой реакции, от Шивене это и не требовалось. Как человек она не могла не сочувствовать. Задача же ее как следователя была четко определена законом. В свете этой задачи чувство облегчения, которое она разглядела у Оливетского, свидетельствовало в его «пользу».

— Какой ужас! — он привстал. — Вы отпускаете меня? Я должен поехать к Ольге. Может, надо помочь. Похороны, расходы...

— Я прошу пока остаться.

Она позвонила Буславичусу, который ждал в соседнем кабинете. Инспектор вошел не один — с четырьмя мужчинами. Шивене предстояло провести опознание.

В кабинете сразу стало тесно — не повернуться.

— Садитесь там, — Шивене показала двум вновь прибывшим на стулья рядом с Оливетским. — Можете выбрать места в любом порядке, какой сочтете нужным... — она посмотрела на Оливетского, но тот только махнул рукой. — А вы садитесь к столу, — двое других сели на указанное место. — Будете понятыми...

Шивене снова набрала телефон соседнего

кабинета:

— Пусть заходят.

Через минуту в дверях появилась Наташа Адомавичуте в растянувшемся свитере, в короткой юбке и с плащом, перекинутым через плечо. Со времени их знакомства она уже освоилась в кабинетах городской прокуратуры и чувствовала себя здесь как дома. Позади семенила ее постоянно засыпавшая на ходу бабушка.

— Посмотри, Наташа, — предложила Шивене. — Здесь нет человека, которого ты видела четырнадцатого у подъезда?

Оливетский, сидевший с краю, как-то сразу съежился. Но девочка, стремительно скользнув глазами по лицам, уже качала головой:

— Нет.

— Точно?

— Абсолютно.

Шивене заполнила протокол, дала подписать всем, кому следует.

— Понятых, Наташу и бабушку попрошу задержаться. Остальные свободны.

Оливетский хотел что-то сказать, скрипнул зубами, потом, вытирая глаза платком, пошел к дверям. Шивене он больше не интересовал.

— Сядь ближе, — сказала она Наташе, — к столу.

Перед нею лежал бланк протокола опознания с тремя фотографиями, прошитыми и скрепленными печатями.

— А здесь? — она пододвинула к девочке протокол. — Никого не узнаешь?

— Вот он!.. — Наташа сразу показала на фотографию Желнеровича.

— Не ошибаешься?

— Он! Он стоял у подъезда...

Раздался звонок. Из Виевиса звонил майор Репин:

— Желнерович здесь не появлялся, и местонахождение его неизвестно.

Из протокола допроса свидетеля

— Оливетского Геннадия я знаю с сентября прошлого года, с тех пор как стала преподавателем школы и классным руководителем их класса. Мальчик впечатлительный, замкнутый. Способный к гуманитарным наукам. Очень любил стихи. Когда читал, забывал обо всем. Однажды в классе читал стихи Александра Балина «Баллада о головных уборах». Там такие строки: «Нам не надевали кивера, в ботфорты нас не обували, — коленом острым в клевера упав, мы знамя целовали гвардейское...» И вдруг заплакал. В классе никто не засмеялся. Подождали, пока он начнет читать дальше. Потом я спросила: «Дома у тебя все в порядке?» Сказал: «Всё хорошо». По точным наукам он учился на «4». Общее поведение в школе было хорошим. Одевался всегда очень опрятно, чисто. Уроков не пропускал. Дружил с двумя мальчиками из соседних домов — Сашей и Тимуром. Об отчиме отзывался с теплотой и уважением. Отчим регулярно приходил в школу. Являлся членом родительского комитета. 14 марта Геннадий вел себя как обычно. Занятия должны были закончиться в 14 часов. После этого они с Сашей и Тимуром должны были пойти на заседание комитета ВЛКСМ.

— Мы, по существу, одного Пушкина и проходим! — объявил Шивене семиклассник. Как большинство его сверстников, он был максималист, не чужд рисовки. — У нас преподавательница без ума от Пушкина, поэтому мы в основном знаем только его.

— Это хорошо?

— Неплохо, я считаю. Но других поэтов приходится отыскивать самим.

— А как Геннадий? Каких поэтов он любил?

— Комарова, Кедрина. Из современных — Балина. Оливетский был эрудитом!

«Был», — заметила Шивене.