Следствие не закончено

Лаптев Юрий Григорьевич

Никифоров, после ухода Чивилихина, долго стоял, ссутулившись и опустив голову, посреди избы. Потом подошел к висящей на стене карточке. На полувыцветшей, засеянной мушиными точками фотографии была снята около землянки группа нижних чинов — георгиевских кавалеров, окружившая плотным полукольцом сидящего на пне командира полка — чернобородого подполковника в пенсне и лихо заломленной папахе.

— Садись, Иван Анисимович, а то щи стынут, — сказала жена.

— Да… Тоже боевые были хлопцы, да не в то время жили.

Никифоров вздохнул и отошел к столу. Расстелил на коленях

рушник и долго разглаживал его большой, очерствевшей ладонью.

10

В этот вечер случилось то, чего Настя больше всего боялась: Ефим Григорьевич загулял, что приключалось с ним чаще всего в минуты больших потрясений.

Пьянствовали вместе с Чивилихиным услужливые друзья: колхозный счетовод Алексей Глухих и бригадир «охотницкой» бригады Кирилл Ложкин — высокий, сутуловатый, чуть припадающий на одну ногу бобыль, благообразный и ласковый. Бригада Ложкина, состоявшая в большинстве из молодых ребят, промышляла от колхоза белку и всю зиму жила на отшибе — в тайге, за двадцать верст от села.

Сегодня Кирилл Ложкин пришел в деревню за припасами и попутно решил зайти поздравить соседа. Вместе с Ложкиным, конечно, пришла и его свояченица Антонида Козырева. Ефим Григорьевич поначалу не очень ласково принял гостей и даже не хотел выставлять угощение. Вопреки обыкновению, был неразговорчив, то и дело хмуро задумывался, царапал пальцами бородку и ежился, как будто в спину ему поддувал сквознячок. Смирно сидевшая у краешка стола Настя рассеянно прислушивалась к разговору и исподлобья переводила взгляд с нарядной Антониды то на отца, то на белесое, глубокомысленно озабоченное лицо счетовода Глухих.

— Да, обидели тебя тогда на собрании, Ефим Григорьевич, — говорил Ложкин, еще больше распаляя недовольство Чивилихина. — Но при настоящем твоем положении я бы поговорил с руководителями нашими не так!

— Стану я с ними языком трепать! — сердито проворчал Чивилихин. — В нашем колхозе политика ясная: кто шире орет — тому и почет!

В сущности, на всех колхозных собраниях больше других горланил сам Ефим Григорьевич, поучая и призывая других, что не мешало ему частенько отлынивать от работы. Конечно, Кирилл Ложкин, мужик сметливый, все это отлично понимал, но сейчас поддакивал Чивилихину. И поддакивал не только потому, что находился у него в гостях, но еще больше потому, что уже прослышал, что Ефима Григорьевича прочат в завхозы. А на Никифорова и председателя колхоза Сунцова бригадир «охотницкой» бригады был зол за то, что получил от них изрядный нагоняй за бесхозяйственное расходование пороха и дроби.

— Вот брошу все и подамся к Сереге! — все более ожесточаясь, говорил Ефим Григорьевич. — Авось куда-нибудь пристроит родителя.

— Надо думать! Сергей Ефимович теперь стоит около больших начальников: шепнет кому следует — и все будет как полагается, — убежденно сказал счетовод Глухих и незаметно подтолкнул локтем в бок Кирилла Ложкина.

Ложкин сочувственно вздохнул, глядя в расстроенное лицо Ефима Григорьевича, затем склонился к свояченице и шепнул ей что-то. Антонида согласно кивнула головой и легко поднялась

из-за стола.

— Ну вы, мужчины, беседуйте, а наше женское дело известное.

Ефим Григорьевич сразу смекнул, за каким делом Ложкин посылает свояченицу, но не подал виду. Сказал Насте:

— Ты, Настасья, это самое… достань двадцать рублей — в комоде деньги, в левом ящике — да добеги до Евтихия…

— Этого, Ефим Григорьевич, не требуется, — остановил Чивилихина Ложкин. — Я ведь мечтал к себе пригласить вас с Настасьей Ефимовной, да папаша у нас, на грех, с неделю захворал. Просто никуда папаша, — тридцать девять и две десятых градусник показал.

— Правильно, — охотно согласился с Ложкиным несколько оживившийся Ефим Григорьевич. — Папашу беспокоить при такой температуре не полагается. Настасья, а ты добеги в таком разе до Андрея, скажи, что отец кличет.

Настя пошла зазывать в гости Бунцова, хотя девушке были противны его льстивые разговоры и обидно за отца, который все принимал за чистую монету.

Сначала пили аккуратно и неторопливо, с пространными разговорами о войне, о политике, о колхозных делах. Закусывали кочанной капустой, салом, пельменями, целое ведро которых принесла Антонида. Булькала разливаемая по чайным чашкам водка, одна за другой опорожнялись бутылки, краснели лица, поднималось настроение.

Не отставала от мужчин и Антонида Козырева. Несколько раз уговаривали выпить и Настю, но она испуганно отказывалась.

Неожиданно среди разговора Андрей Бунцов затянул высоким горловым голосом песню, протяжную и диковатую, как осенняя тайга:

Ох, и вдоль Иртыш-реки да по бережку…

Все замолчали, прислушиваясь. Негромко и бережно подхватили мотив Кирилл Ложкин и счетовод:

Как по бережку, да встречь воды-течения…

Заливисто начала подпевать мужчинам Антонида, затенив пушистыми ресницами свои выпуклые глаза и истомно поводя плечами:

Провожала матерь сына на ба-альшую на войну…

Настя очень любила эту старинную песню, и ей было жаль, что песня скоро кончилась, и вновь голоса зазвучали грубо и беспорядочно.

Ложкин достал из-под стола еще бутылку, а Ефим Григорьевич послал Настю за гармонистом.

Потом Настя два раза бегала за вином. На улице было темно и безлюдно, но Настя кутала лицо шалью, а бутылки старательно прятала под полой дубленки.

— В честь чего это папаша ваш Кирилла Ивановича угощает? — полюбопытствовал Евтихий Грехалов.

— Откуда мне знать, — коротко отозвалась Настя и густо покраснела. В вопросе Евтихия ей почудился намек на отношения отца к Антониде Козыревой.

— Поросят обмывают, — ехидно пошутил кто-то из покупателей.

Каково это было слышать Насте?

Она бегом сбежала по ступенькам магазина.

У своей избы Настя увидела двух прильнувших к окнам соседок, любопытствующих женщин не могла отогнать даже разыгравшаяся пурга.