Следствие не закончено
Шрифт:
Все это было настолько необычно и внушительно, что Ефим Григорьевич окончательно уверился в том, что он и в самом деле является фигурой значительной. Шутка сказать: у него в гостях сидел городской гость — умный, образованный человек, он аккуратно ел блины и внимательно слушал пространные рассказы Ефима Григорьевича, в которых счастливый папаша вспоминал все новые и новые подробности из своей ничем не примечательной биографии. Иногда Гавриил Осмоловский что-то отмечал в записной книжке, тогда Ефим Григорьевич умолкал и, значительно покашливая, оглядывал остальных гостей. По случаю приезда представителя
Настя прямо с ног сбилась, обслуживая многочисленных гостей. Правда, на помощь ей без всякого приглашения заявилась ловкая и расторопная Антонида Козырева, но лучше бы она не помогала. Лучше бы она шла к гостям в горницу, только поскорее убралась бы с глаз Насти. Уж очень ненавистны были девушке привлекательная наружность Антониды, ее неспешные округлые движения и столь же плавно льющаяся ласковая речь.
— Ты, Анастасеюшка, обязательно набери у Евтихия маркизета синего в горошинку четыре метра и еще полметра прикупи крепдешину на отделку, а пуговицы у меня есть; сошьем такое платье-туалет, что и в Москве не стыдно будет показаться. Я уже Ефиму Григорьевичу говорила, он денег даст… А туфли на высоком каблуке у тебя, помнится, есть?
— Есть. — Насте к этому короткому словечку хотелось добавить: «Уйди отсюда! Ну, что тебе надо? Егор тебя, беспутную, выгнал, так ты через отца в мою жизнь пробираешься?»
Девушка, может быть, и высказала бы это Антониде, но в кухне были еще две женщины-соседки. Они то и дело заглядывали через полуоткрытую дверь в горницу и прислушивались к разговору мужчин. Но из горницы почти непрерывно доносился только голос Ефима Григорьевича.
— Эк ведь раскудахтался не ко времени, — ворчала Василиса Кострова. — Дал бы гостям словечко сказать — почтенным людям.
Впрочем, не только Ефима Григорьевича взбудоражило событие, приключившееся в его семье; ведь для всех обитателей укрывшегося в таежных просторах села звание Героя Советского Союза было связано с именами прославленных на весь мир летчиков, полярников, полководцев. Как это ни странно, но до сих пор никому даже в голову не приходило, что большинство выдающихся людей страны начинало свой победный путь так же, как начал его Серенька чивилихинский — неторопливый, медвежковатый паренек из сибирского села Новожиловки. И вдруг большинство односельчан Сергея Чивилихина убедились воочию, что старинная поговорка, зародившаяся явно в голове человека-труженика — «не боги горшки обжигают», — применима не только в гончарном деле. «Ага — и наши сибиряки в гору пошли! Знай, брат, наших, новожиловских!»
Такого рода горделивые и окрыляющие мысли возникали у многих новожиловцев. Вот почему на улице под окнами чивилихинского дома, и в крытом дворе, и около райкомовской кошевки, на которой прибыли корреспондент, инструктор райкома и начальник милиции, группами толпился народ. Стоя на завалинке и уцепившись окоченевшими руками за раму окна, два паренька старались рассмотреть сквозь заиндевевшие стекла то, что происходило в избе. Их безуспешно укорял и сам мучимый любопытством девяностолетний жилистый старик, колхозный пастух Парфен:
— Ну что прилипли, а?..
— Опять на вилку блин намотал! — свистящим шепотом отозвался один из пареньков.
— Кто? — насторожился Парфен.
— Тот — в очках который… А начальник смеется, и по плечу дяденьку Ефима полощет.
Райкомовский кучер — инвалид, лишившийся правой ноги еще в германскую войну тысяча девятьсот четырнадцатого года, — поучительно говорил окружившим его парням:
— Разве теперь служба? Одна утеха, можно сказать. Кормят сытно, одевают согласно выкладке, учат, лечат… Да если бы годков тридцать обратно богу вернуть, я бы вам показал геройство! Уж на что мы в пятнадцатом году угнетенные были — в холоду, без сапог, месяц бельишко не меняли, пища никудышная, а как в пинских болотах фронт держали?.. Туго! Шешнадцать раз пруссак шел в атаку, а рота ни с места — словно кто пришил нас, дураков, к земле, как пуговицы. А потом еще и в атаку пошли — «солдатушки, браво, ребятушки».
— А за что ваши солдатушки воевали, товарищ Недосекин? — спросил, угощая кучера папироской, Костюнька Овчинников и подмигнул приятелям.
— По дурости! — хохотнул другой парень.
— Вот именно — по дурости! — согласился инвалид и, хитро оглядев парней маленькими безбровыми глазками, добавил: — Умом-то и мы были в аккурат такие, как вы. Только нам в ту пору объясняли жизнь поп да урядник, а вам большевицкая партия вона какую школу выстроила.
— Сымают! — испуганно крикнул один из пареньков от окошка.
— Чего сымают? — отошедший было от окна Парфен рысцой затрусил обратно.
— На фотографию… Гляди-кось, и Наську за стол сажают рядом с дядей Ефимом.
— Во, брат ты мой, какая честь простому человеку! — сказал райкомовский кучер.
Сначала корреспондент снял Ефима Григорьевича среди членов правления колхоза. Для этой цели стол был предусмотрительно выдвинут на середину горницы, чтобы в кадр не попали иконы. Потом Чивилихин был снят пишущим письмо сыну и зачитывающим дочери поздравительные телеграммы. Осмоловский долго упрашивал Настю улыбнуться, но девушка осталась серьезной. К ее невеселым и ревнивым переживаниям постепенно начало примешиваться чувство неловкости: чем же она-то заслужила такое отношение?
Поэтому на просьбу корреспондента рассказать о брате, Настя ответила хмуро:
— А чего рассказывать — жили, как и все колхозники. И Сергей Ефимович так же. Мамаша вот, жалею, рано убралась — ей бы радость какая.
В этом особенно ярко проявилось различие между отцом и дочерью.
Конечно, и Настя, как и Ефим Григорьевич, все полнее чувствовала, что в жизни их семьи произошло событие значительное и радостное и что они, незаметные до сих пор люди, неожиданно стали предметом уважения, заискивания и зависти. Но если Ефим Григорьевич не только сына, а и самого себя стал почитать больше, чем надо, то к чести Насти нужно сказать, что ей ничуть не вскружила голову слава, завоеванная ее братом. Даже наоборот — Настя в эти дни особенно ясно ощутила собственную, не очень веселую долю, мелкое, подчиненное существование при отце. Ее не радовали, а смущали ласковость подруг, предупредительное отношение парней и услужливость соседок.