Следствие не закончено
Шрифт:
— Ка-акую еще свадьбу? — Чивилихин, натягивавший пиджак, испуганно замер в неудобном положении.
— Или раздумал за ночь-то?
Ефим Григорьевич снова часто заморгал, силясь что-то вспомнить. Потом неуверенно просунул руку в рукав и спросил даже не Никифорова, а самого себя:
— Неужто я это самое…
— А что ж? — Иван Анисимович достал папиросы, закурил. — Ты мужчина, можно сказать, самостоятельный, а Антонида Петровна — женщина привлекательная. Пара, так сказать. Я бы только
— Нет, — сказал Ефим Григорьевич, машинально беря папироску.
Никифоров сочувственно покрутил головой.
— Э-эх, Ефим Григорьевич, настрогал ты, видать, делов… А еще хочешь, чтобы люди тебя уважали.
— Ну, ну, поучи! — мрачно огрызнулся начавший приходить в себя Ефим Григорьевич. Затем швырнул в угол незакуренную папиросу и решительно направился к рукомойнику. Однако воды в рукомойнике не оказалось, и ведра тоже стояли пустые.
— И куда эта неряха запропастилась?
— Это ты Настю вспоминаешь?
— Где она?
— Тебе, отцу, лучше знать, но только… Мое дело, конечно, стороннее, но я бы на месте Настасьи Ефимовны тоже ушел.
— Интересно, — с трудом сдерживая злость и беспокойство, заговорил Ефим Григорьевич, — Очень даже интересно услышать от партийного секретаря такие слова.
— Каковы дела, таковы и слова… Ну, до свиданьица. — Никифоров пошел. У двери задержался, заговорил серьезно, обеими руками натягивая ушанку: — Конечно, я вам в этом деле не указ, но неподходяще ведете себя, Ефим Григорьевич, не ладно. Твоя семья теперь на виду, тебя бы в пример людям ставить, а ты…
Давно уже захлопнулась за ушедшим Никифоровым дверь, но Ефим Григорьевич все еще глядел ему вслед. Потом потряс головой, как нанюхавшийся табаку кот, промычал что-то невнятное. А еще через минуту, спохватившись, кинулся к вешалке и сорвал с гвоздя полушубок.
13
Егор отгребал от калитки наметенный за ночь снег, когда к его избе подошел Никифоров.
— Егору Васильевичу почет и уважение!
— Здравствуйте, Иван Анисимович, — не очень приветливо отозвался Егор.
От Никифорова не укрылось смущение парня, вызванное его приходом. Поэтому он начал разговор издалека:
— Эк ведь намело сколько!
— Всю ночь крутило. — Егор неторопливо стянул с одной руки рукавицу, затем сдвинул с запотевшего лба шапку и исподлобья подозрительно оглядел Никифорова. Тот бросил в снег папиросу, прижал ее носком сапога.
— Поговорить мне с тобой желательно.
— Можно. — Егор воткнул в сугроб лопату, пошел во двор.
— Эх, и некрасиво живете, товарищ Головин! — сказал Никифоров, окидывая критическим взглядом неприбранную
— А перед кем красоваться-то?
Егор стряхнул с табурета кошку, пододвинул его Никифорову.
— Все равно не годится. В армии был, порядок знаешь: после побудки первым делом кровать застелить надо, сор вынести, — а то что это?.. Смотри, собака и та совестится. — Никифоров похлопал себя по колену и присвистнул, подзывая лайку, та в ответ негромко и не зло заворчала.
— Ты небось насчет Настасьи Ефимовны поговорить пришел, Иван Анисимович? — прямо спросил Егор.
— А тебе что — неинтересно?
— Ночевала она у меня сегодня.
— Да ну? — притворно изумился Никифоров.
— Будто не знаешь?.. Василиса Кострова, почитай, все утро насупроть вертелась — вынюхивала. Я уж на нее собаку выпустить хотел.
— Надо бы, — серьезно сказал Никифоров. — А то, избави бог, люди худое про тебя скажут.
— Мне что, — Егор безразлично отвернулся к окну.
— О Насте беспокоишься? Или о Ефиме Григорьевиче? — В голосе Никифорова прозвучала явная насмешка, что Егору не понравилось. Поэтому он заговорил сердито:
— Вы, товарищ Никифоров, про Настасью Ефимовну худого не думайте!
— Я-то не думаю, а вот…
— И всем прикажите! Если я что услышу…
— Но, но, но! Только меня ты не стращай, товарищ Головин! А то рассказывают — напугал поп собаку, а потом три дня присесть не мог, одно место побаливало. — Никифоров взглянул на сердитое лицо Егора, улыбнулся. — Отцовская в тебе, вижу, кровь — неспокойная.
Никифоров прошелся по избе, снял висевшую над кроватью шашку, вытянул наполовину из ножен клинок. Заговорил опять:
— Большие дружки мы с Василием Головиным были. Вот. Потому и обидно мне, что ты некрасиво живешь.
— Как умею.
— А если не умеешь — учись! — Никифоров захлопнул шашку, повесил ее на место. — Да и все вы, комсомольцы… Озябли вроде. Хотя зима, медведь сейчас и тот лапу сосет.
— Ты это другим объясни, Иван Анисимович. Сам знаешь, — я ведь недавно с фронта вернулся и опять в армию уйду, вот только… — Егор подвигал раненой рукой, ощупал плечо.
— Побаливает? — сочувственно спросил Никифоров.
— Дает помалу, — Егор поморщился, потом заговорил с сожалением: — Было бы мне тогда еще метров пятьдесят ползунком пройти до камней. А оттуда я бы их, паразитов, очень просто гранатой достал.
— Оплошал, значит?.. Эх ты, а еще разведчик! На войне, Егор, пулю схватить дело простое, а главное — бесполезное. Вот вы с Сергеем Чивилихиным в одной команде были?
— Да. Туда большинство охотников попало. С Урала, с Архангельска, сибиряки наши. Из Ленинграда спортсмены тоже, эти нас на лыжах ходить учили.