Следствие не закончено
Шрифт:
Настя не докончила фразы, но Егор понял. Ему стало обидно — показалось, что Настя, придя к нему, по-прежнему старается от него отгородиться. Поэтому сказал с нарочитым равнодушием:
— В таком разе — зря отца беспокоишь, Рассердится, узнает если.
— Батя меня… — начала было девушка.
Егор насторожился. Но Настя низко опустила голову и молчала.
— Обидел, что ли? — встревоженно спросил Егор.
— Обидел… Крепко обидел меня папаша, Егор Васильевич. И ни за что…
Эти
— Вот человек — до чего вредный! — сказал Егор.
— Не хуже других! — с неожиданной горячностью вскинулась Настя. — Сами на дурное толкаете.
— Вон как!
Егор опешил. Долго молчал, исподлобья глядя на Настю, и Настя молчала. Потом зябко поежилась и поднялась с лавки. Подняла на Егора тоскливый взгляд, медленно приблизилась к нему, спросила тихонько, ласково:
— Что же делать будем, Егорушка?
Вместо ответа Егор неловко привлек к себе девушку. Впервые ощутил нежную теплоту ее тела. Почувствовал, что Настя и сама подалась к нему. На какое-то, показавшееся очень коротким, время оба замерли. Потом Настя нерешительно отстранилась. Прошептала:
— Что же это я…
Снизу вверх взглянула на Егора, заботливо застегнула ему верхнюю пуговку на рубашке.
— Видел кто, когда ты ко мне шла? — спросил Егор с деланным беспокойством.
— Боишься? — Настя улыбнулась. Она уже не чувствовала себя такой беззащитной и несчастной. Вот он — Егор Головин — стоит перед ней такой сильный, злой, упрямый, а на нее смотрит ласково и преданно. Разве он даст ее в обиду?
Улыбнулся и Егор.
— Мне чего бояться? Не чужое ведь краду. Только я хочу по-хорошему.
— И я тоже, Егорушка… Ничего, завтра пойдем вместе к папаше…
— К папа-аше! — лицо Егора сразу помрачнело. Он уже неласково взглянул на Настю. — Ну нет. Этого твой отец не дождется!
И сразу же вновь испарилась близость, как будто в избу ворвался холодный ветер, глухо завывающий в трубе.
Настя отвернулась от Егора, отошла к столу, заговорила с горечью, трудно:
— А ты как думал меня взять? Без родительского благословения?
Егор усмехнулся:
— Небось благословил уже тебя сегодня… родитель!
У Насти от обиды задрожали губы. Она решительно накинула на голову шаль, подняла с лавки дубленку.
— Куда ты? — Егор испуганно схватил Настю за руку. Девушка, не отнимая руки, безвольно опустилась на лавку. Прислонила голову к углу стола. К ее ногам осторожно подобралась лайка и доверчиво прижала свою остроносую морду к коленям Насти.
В избе стало как-то по-особенному тихо. Только
12
Тяжелое утро выдалось для Ефима Григорьевича. С похмелья раскалывалась голова, к горлу подкатывал тошнотный комок, ломило все тело.
В избе было холодно. В заметенное до половины снегом окно пробивался скупой, белесый свет.
Ефим Григорьевич передернулся под тулупом, крикнул:
— Настасья!
Никто не отозвался. Ефим Григорьевич вспомнил кое-что из происшедшего накануне, недовольно засопел. Еще раз позвал, уже мягче:
— Настя, печь-то топить будешь ай нет?
Опять никто не откликнулся.
Тогда Ефим Григорьевич откинул тулуп, с трудом приподнялся, обшарил взглядом избу. Увидел неприбранный стол, частокол пустых бутылок под лавкой, неплотно прикрытую, заиндевевшую снизу дверь. Хотел выругаться, но раздумал. Забормотал, вылезая из-под тулупа:
— Вот вырастил сокровище на свою шею!.. Никакого отцу уважения.
В сенях хлопнула наружная дверь. Стало слышно, как кто-то обметает ноги.
— То-то, — наставительно пробормотал Ефим Григорьевич, поправил подушку и вновь с головой забрался под тулуп. Сначала он услышал, как завизжала на обмерзших петлях дверь, потом голос Никифорова:
— Эй, хозяин!.. Вставать-то еще не надумал?
Иван Анисимович, не раздеваясь, присел на лавку. Долго молчал, искоса наблюдая, как Ефим Григорьевич натягивает чесанки. Молчал и Ефим Григорьевич, злясь и мысленно ругая себя за то, что секретарь партийной организации застал его в таком состоянии. Потом не выдержал, спросил задиристо:
— Ругать пришел?
— Зачем?.. Небось сам разбираешься, что хорошо, что плохо. Плохого не вижу. Не на чужие погуляли.
— Тоже верно, — согласился Никифоров. — И девку не чужую обидел.
Ефим Григорьевич поднял голову, часто поморгал глазами, вспоминая. Потом спросил сердито:
— Уж не жаловалась ли тебе Настасья?
— Нет. К Сунцову она приходила, просилась на работу.
— Что?!
— Нормальная вещь, поскольку отец из дому выгнал девушку.
Теперь только Ефим Григорьевич вспомнил во всех подробностях, что произошло вчера. От стыда даже брезгливо передернулся, будто вместо воды хлебнул керосину. Искоса наблюдавший за ним Никифоров насмешливо качнул головой, взял со стола пустую бутылку, понюхал.
— Вот что она, голубушка, с нашим братом делает.
— Будь ты проклята! — Ефим Григорьевич даже сплюнул с отвращением.
— А когда надумал свадьбу играть? — деловито поинтересовался Никифоров.