Слушать в отсеках
Шрифт:
— Вам виднее. Вы капитан.
— Во-во, ты завсегда так: «вам виднее…» Ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак. Это, брат, философия сукиных сынов. — И тут же поправился: — О тебе речь не идет, ты еще вроде глупого кенаря — за другими повторяешь. — Приглядевшись к сторожевому кораблю, который вдруг развернулся и пошел прямо на их судно, спросил: — Что он там пишет? Ни черта против солнца не разберу.
Действительно, яркие блики солнца забивали мерцание прожектора.
— Капитану… Прошу… застопорить… ход… Командир.
— Это еще что?! —
— Давай, давай, стопори. Значит, так надо. — Штурман нехотя, откровенно пересиливая себя, перевел рукоятки машинного телеграфа на «Стоп». В чреве судна замерло старенькое паровое сердце, и «Кемь» перестала вздрагивать своими видавшими виды ржавыми боками.
А на лодке в этот же миг Ларин доложил Березину:
— Товарищ капитан третьего ранга, транспорт застопорил ход.
Березин зло махнул рукой, ударился об очередной клапан и то ли в адрес клапана, то ли в адрес застопорившего ход транспорта чертыхнулся.
— А ч-черт! Разгадали, холера им в бок! — И уже спокойно: — Стоп оба! Лево руля! Боцман, погружайтесь!
Лодка, пока еще двигающаяся по инерции, стала уходить влево и на глубину, подставляя сторожевику корму. Водную толщу прорезал вибрирующий звук работы гидролокатора. У-у-у-ю-ю-ю… У-у-у-ю-ю-ю… Словно посвист огромной сабли. У-у-у-ю-ю-ю… По корпусу лодки как будто стеганула пулеметная очередь. Нащупали!
— Лево на борт! Правый средний вперед! — Картушка компаса торопливо закрутилась. — Оба средний! — Стрелка глубиномера резво побежала по циферблату.
В густой тишине бесстрастно звучали голоса боцмана Силыча и рулевого-вертикальщика. Они не мешали друг другу и не перебивали докладами:
— Глубина шестьдесят метров… На румбе сто восемьдесят пять градусов… Глубина семьдесят метров… На румбе сто девяносто… Глубина восемьдесят метров… На румбе двести… Глубина девяносто метров… На румбе…
Сабельные свисты раздавались теперь над головой и где-то в стороне, они стали потише. Кажется, оторвались… Березин вздохнул и грустно пошутил:
— И от бабушки ушел, и от дедушки ушел… А вот как в Багренцовую зайти?.. — Он сокрушенно развел руками и вновь больно ударился.
Кончались вторые сутки, отведенные им для выполнения задачи, но… Но противолодочники держали рубеж крепко, разгадывая и пресекая все ухищрения Березина. Чего только не перепробовал он! Однако «противник» был опытен и каждый раз безошибочно находил контрмеры. Поединок Березина с надводниками напоминал шахматную партию гроссмейстеров: соперники на несколько ходов вперед предугадывали друг друга, еще раз доказывая истину, что бой — это поединок умов. Только в отличие от шахмат здесь не могло быть ничьей: не прорвется за отведенные трое суток лодка в порт — выиграют противолодочники, прорвется — победителем будет Березин.
Сегодня он попробовал прорваться в губу под днищем парохода, но и тут противолодочники разгадали его замысел. Они попросили «Кемь» застопорить ход и сразу же услышали работу винтов лодки. Березину ничего не оставалось делать, как снова скрыться в море.
Тишину,
— Что там у вас за погром, Лобзев?
— Это мы… Это… Курдин… миски уронил…
— Какие еще миски?
— Обычные, из которых едят…
— Думать надо. Корабли над головой, а вы там канонаду устраиваете. Передайте Курдину, что за такие фокусы я его самого съем.
Когда скрылась из виду земля и опасность атаки противолодочных кораблей миновала, в лодке объявили «готовность два, подводную» и дали команду приготовиться к обеду. Штурман Хохлов, вместо Березина временно поднявшийся в должности до старпома, снял на камбузе пробу, отплевался и, возмущенный, влетел в кают-компанию.
— Товарищ командир, до каких же пор этот изверг будет нас всех травить?!
— Опять?
— Ну конечно же! Третий день подряд в рот ничего взять нельзя! Такой суп-кандей сотворил, что кишки выворачивает. Честное слово.
В кают-компании в ожидании обеда сидели Логинов, Золотухин, Радько и трое офицеров лодки. За небольшим столом оставалось еще одно свободное место, и Логинов пригласил к столу Хохлова. Пока штурман усаживался, Николай Филиппович рассказал об их беде с коком, о его саботаже и взмолился:
— Помогите нам, товарищи, христом-богом молю. У нас действительно скоро моряки взбунтуются. Они нашего Ивана когда-нибудь смайнают за борт, и будет ЧП.
— А я-то все хотел спросить у вас, Николай Филиппович, почему на вашей лодке так скверно готовят. Да как-то все неловко было. — Золотухин смущенно улыбнулся. — Теперь все ясно. Списать кока на берег не пробовали?
— За что? — Логинов от возмущения даже начал заикаться. — Здоров как бык, не курит, не пьет. Дисциплину не нарушает. Попробовали однажды попросить насчет списания его, нам ответили: нет оснований. Воспитывайте. А как его воспитывать, если он о камбузе и слышать не хочет?
— И не скажешь, что бездельник, — поддержал командира инженер-механик лодки Егоров. — Видели бы вы, с какой любовью и старанием он работает у мотористов! В свою БЧ я его взял бы с удовольствием.
— Вот видите, парадоксы комплектования, — обрадовался поддержке Егорова Логинов. — Не хочет человек быть коком, спит и видит себя мотористом. Командир БЧ-пять его к себе тоже с удовольствием взял бы. А мы не можем перевести: нарушение штатной дисциплины. Служи тем, кем тебя сделали в учебном отряде. А если допустили ошибку? Вон в прошлом году у нас на лодке были три ученика гидроакустика. Один из них, Зиновьев, до службы работал шеф-поваром ресторана. Так он все время торчал на камбузе, а не в акустической рубке. Какие он нам пончики в масле пек! Котлеты делал! Пельмени даже! Представляете, на лодке в море — пельмени! Я такое впервые видел. Сделай нашего Ивана мотористом, а Зиновьева — коком, всем польза была бы. Нет же, нельзя.