Служили два товарища... Трое (повести)
Шрифт:
Они не успели принять последний привет. На них надвигалась земля всей своей беспокойной плотностью. Деревья, кусты, овраги, изгибы берега, лесные чащи, болото - огромная, мрачная, опасная земля.
Многое бывает знакомым в полете, но одно всегда ново - меняющаяся под крыльями земля. Она каждый раз была другая, и они всегда смотрели на нее с любопытством.
Они еще не стояли на ней, не ходили по ней, это была чужая земля.
Мысли мелькали со скоростью света. И самая нужная: не в первый раз. Не в первый, и все же страшно и опасно,
Морозов направил самолет на зеленую полянку в лесу. Она была невелика, но выбора не оставалось.
Немецкий истребитель тремя минутами раньше беспорядочно свалился на землю, и теперь подошел их черед. Никого не было вокруг, и только в самой вышине их провожала пара истребителей прикрытия. Они шли за ними, они качали им крыльями.
Когда самолет Морозова исчез в лесу, они сделали последний прощальный круг и повернули на север.
* * *
Кусты на поляне скрипели и стонали. Крылья самолета срезали их, прокладывая просеку, и, разрушаясь, таяли, как свинец в огне.
Кабина упала в глубокий мох, сорвала дверцу о мшистый пень и остановилась.
В лесу стало тихо.
* * *
Чуть слышно шумели ручьи. Мокрые черные ветви, еще обнаженные в светлой тишине, обсыхали на солнце.
В безветренном затишье у пня рядом с кабиной раскрылась на стебельке белая чашечка подснежника. Чудо спасло его от гибели, и теперь он благоухал в тени искореженного крыла.
Кабина врезалась в огромный муравейник, разрушила муравьиное царство, и тысячи муравьев уже занимались восстановлением и переустройством своей страны.
Рядом на озере отдыхали перелетные птицы.
Недалеко от реки лось, выйдя из чащи и не увидев вокруг никого, только диких коричневых уток, осторожно пил бархатными губами воду, прислушиваясь к весенней тишине.
«Вот, кажется, и конец, - подумал Ивашенко, открыв глаза, - и все же я сбил этого гада, товарищ командир». Ивашенко казалось, что он говорит Морозову, хотя это была невысказанная мысль, стучавшая в его мозгу. Он потрогал лицо и посмотрел на руку: на пальцах была кровь. «Опять, как в прошлый раз, разбил морду о ручку пулемета». Руки и ноги были целы, он мог ими двигать. В голове гудело и звенело, но он был жив.
Он даже зажмурился почти с таким удовольствием, как в детстве, когда его будил в постели солнечный луч. Но в следующее мгновение его вдруг отчетливо пронзила мысль, что он лежит на днище самолета, что пахнет горючим и стреляными гильзами и что если они не взорвались, то их падение давно заметил противник и преследователи вот-вот будут здесь. Он поднялся и огляделся. Впереди полулежал Борисов. Он стягивал бесполезный шлемофон, с трудом
– Товарищ капитан, живы?
– спросил Ивашенко.
– Жив, как видишь.
Морозов сидел на своем месте, рука его лежала у приборов, а голову он втянул в плечи, как от удара. У его ног сидела Муха и лаяла.
– Молчи, молчи, собака. Морозов, Коля!
– позвал Борисов.
– Ну?
– Морозов поднял лицо, выпачканное кровью.
– Пить, штурман. Воды!…
– Давай я тебя перевяжу.
– Борисов протянул флягу, достал индивидуальный пакет и перевязал командира.
– У меня в голове, братцы, что-то перекатывается, как дробь… - сказал Борисов.
– До свадьбы заживет. Поздравляю с посадкой, штурман. Здорово благополучно сели!
– отрываясь от фляги, промычал Морозов.
– Но радоваться рано, ребята. Проверьте оружие.
Он с трудом произнес эту речь. Штурман и стрелок проверили пистолеты, они были полны патронов.
– Борт-паек!
Какие добрые руки собирали этот паек! Здесь было все, что по закону положено летчику в аварии. Три плитки шоколада, три пачки галет и отдельно солдатская фляжка в суконном чехле - с чистым спиртом. О ней позаботился механик.
Они отстегнули парашюты и стали вылезать из самолета, протискиваясь мимо старого высокого пня, сорвавшего дверь с кабины.
Ивашенко, принявший на себя все обязанности Липочкина, позвал Муху.
– Ребята, - сказал Морозов, вытирая мокрое от пота лицо, - не будем жаловаться.
Они разбавили спирт водой и по очереди выпили из крышки фляги. Ивашенко вспомнил о пулемете, снял и выбросил затвор. Приборы разбились при падении. Все это сейчас было не нужно: ни пулемет, ни приборы.
Борисов достал карту, компас и попытался определиться.
– Судя по всему, нас снесло на юг километров на сто - сто пятьдесят от своего аэродрома. Вокруг, наверно, полно немцев. Где-то рядом линия прорыва Второго Украинского.
– Слоеный пирог, - сказал Ивашенко.
– Посмотрим, не предсказывай, - рассердился Морозов.
Сверху все ясней, а на земле у них не было ориентиров. Они не знали точно, где находятся, а надо было подальше уйти от самолета. Борисов предложил продвигаться на восток.
Пошли сквозь лес напролом.
Морозов шел молчаливый, сосредоточенный. Он старался понять, допустил ли ошибку и когда же это случилось? Забыл о противозенитном маневре? Нет, не в этом дело. Осколок заклинил рули. Эту случайность невозможно предусмотреть. От нее чаще умирают, и точка. А он попытается выбраться и вывести своих ребят назло всей фашистской сволочи в мире. Все же у него железные парни. Идут по болоту, как следопыты. Ивашенко, конечно, не Липочкин, но идет неплохо.
На земле лежала прошлогодняя листва и пахло сыростью. Вокруг поднимались то рыжие сосны, то ольха да ива с розовыми сережками.