Смертельное шоу

Христофоров Игорь

Глава десятая

ПЕРВЫЙ ШЛЯГЕР В ШОУ НАЗЫВАЕТСЯ "ВОРОБЫШЕК"

Говорят, что неудобно спать на потолке. Одеяло все время сваливается. Санька это не пробовал. А вот сон на полу в крылатской хазе вышел полубредовым. Даже предыдущие вокзальные кошмары, когда храп соседа-бомжа мерещился собственным предсмертным хрипом, а грохот поездных колес напоминал удары пресса, которым пытаются тебе размозжить голову, эти кошмары выглядели веселенькими мультиками по сравнению с картинками, посещавшими Саньку на тощем матрасе Андрея.

Из черной кисельной мути на него наплывали то

стальные зубы седого, то желтая серьга в ухе странного мужичка, то пальцы Лося, то троллейбус без водителя. Зубы пытались укусить его, и, казалось, чем ловчее Санька уворачивался от них, тем сильнее возрастало у них желание оставить шрам на его коже. Серьга, увеличившись до размера ошейника, охватывала своей золотой удавкой горло и, охватив, тут же начинала уменьшаться до своих прежних размеров, заставляя хрипеть в удушье. Пальцы Лося, крупные, мозолистые, больше похожие на сучки дерева, чем на пальцы, ложились то на одно плечо, то на другое, и от того, что они вроде бы не делали ничего плохого, вызывали еще больший страх, чем зубы и серьга. А когда под утро на Саньку из черноты вылетел троллейбус, и он понял, что не успеет увернуться, он вскинулся на матрасе, ошарашенно посмотрел перед собой и увидел вместо грязных фар стоящего в двери Роберта с зубной щеткой во рту.

– - Тебя к телефону, шолист, -- так и назвал он его "шолистом" вместо "солиста".
– - Ну, ты и орешь по ночам! Глисты, что ли?

– - Андрей не пришел?
– - озираясь по комнате, спросил Санька.

– - Не-а... У него вместо подушки сиськи под головой. Кто ж такое задаром променяет?..

Телефонный звонок заставил его забыть о ночных кошмарах, об Андрее, о квартире, о всем сразу. Наверное, после разговора с Аркадием Санька о себе забыл, потому что узнал, что уже сегодня его будут записывать на компакт-диск.

В студию он вошел, с гулом ударившись о дверь, но совершенно не ощутив боли.

– - Где ты его взял?!
– - вскочил со стула у пульта толстяк килограммов под двести весом.
– - Он мне всю студию разнесет!

Его разбухшие до женских размеров груди рыхло покачивались под пестрой рубашкой. Такую раскраску мог напялить на себя только негр. Но у толстяка была розовая кожа альбиноса, усеянный капельками пота нос и очень маленькие ручки. Казалось, что когда он рос, то ручки не заметили этого и остались такими же щупленькими, как и в десять лет от роду.

– - Это по молодости, -- вяло ответил из угла комнаты Аркадий и предложил Саньке: -- Садись вон туда. Подождем творческую интеллигенцию. Ты где такое дерьмо купил?

Санька осмотрел свой новый джинсовый костюмчик, на котором вроде бы к месту сидела черная кожаная куртка, и, ничего не поняв, пробурчал:

– - Мне сказали, хороший товар... Америка...

– - Где купил?

– - У метро. Там палатки стоят. Мне сразу подобрали одного цвета куртку джинсушную и брюки...

– - Одного цвета!
– - хихикнул толстяк.

– - Прикид надо с умом подбирать, Сашенька, -- невидимой пружиной подбросило со стульчика Аркадия.
– - Даже те тряпки, в которых ты шныряешь по тусовкам, должны держать тебя в имидже. Я уж не говорю о сцене! А ты что купил? Штаны -- черные, а куртка -- черная-черная.

Ты знаешь, сколько цветов черной тональности в джинсе?

Санька приложил край куртки к брюкам и только теперь, в солнечном свете, делящем комнату надвое, заметил, что куртка действительно темнее джинсов.

– - И потом... Какая это Америка?! Ты посмотри на строчку! Ее делал пьяный барыга! За такую строчку моего дедушку, лучшего портного Одессы, клиенты бы выкинули в море. И он бы не сказал ни слова против данного факта! Он же натурально знал, что такое брак! Эту дрянь, пошитую где-нибудь в Турции, выкинешь. Моря здесь нет, бросишь в Москву-реку. Если тебе нравятся джинсы, а мне лично, как внуку лучшего одесского портного, вся эта брезентуха не может нравиться, то сходи в фирменный магазин в центре...

– - А кожаная куртка?
– - боком повернулся Сашка.

– - Ты называешь это убожество кожаной курткой?! С нее же через две недели натурально осыпется краска! И ты будешь похож на линяющего пингвина! Конечно, своей покупкой ты помог китайским коммунистам удержать темпы экономического роста, но мне от этого не легче. Мне вообще от тебя не легче...

– - А кепка?
– - сорвал с головы черный кожаный блин Санька.

– - Разрешите?
– - мышкой поскребся кто-то в дверь.

– - Заходи!
– - гаркнул толстяк, и его груди и живот колыхнулись двумя волнами: одна от подбородка до пупа, вторая -- от пупа до подбородка.

Шторм на теле хозяина студии улегся, и медленно, будто ее перепугали, открылась дверь.

– - Разрешите?

– - Да входи, не бойся, -- уже без прежнего энтузиазма позвал толстяк.

– - Мы вдвоем.

В двери стояли двое мужчин непонятного возраста. Наверное, если бы их можно было побрить, отмыть, погладить, причесать и наодеколонить, то им никто не дал бы больше тридцати лет от роду. Но все эти действия были маловероятными в их судьбе, и потому Санька сразу решил, что им лет по сорок. В таком возрасте уже зовут по имени-отчеству. Аркадий же небрежно прикрикнул:

– - У нас нет времени! Давайте побыстрее! Не тормозите! Олег, что у тебя с текстом?

Один из близнецов, тот, что чуть пощуплее и понебритее, вырвал из бокового кармана куртки записную книжку. Его руки дрожали, точно он вырвал сердце.

– - Может, вместе с нотами?
– - подал густой, неожиданный для него голос второй.

Соломенный хвостик волос на его затылке стоял задорно и смело.

– - Лелик, погоди! Я же сказал, текст! Я должен прослушать текст. Музыка сейчас у всех песен одинаковая...

– - Ну-у, я не согла-асен...

– - Читай, Олег!

– - "Голос милой"!
– - громко объявил Олег и развернул блокнот.

– - Про это еще не пели, -- пустил веселую волну по груди и пузу толстяк.

– - "Мне голос твой -- как капли от болезни, -- голосом трагика, обещающего смерть врагу, начал Олег.
– - С годами все полезней и полезней. Мне голос твой -- как чистый горный воздух. Я пью его, как ночь пьет утром звезды"... Вот... И потом припев... Припев такой... "Голос милой, ах, голос милой! Счастья полюс. Глоток весны. Не любили вы, не любили, если в голос не влюблены"...