Смертельное шоу
Шрифт:
А Тимаков подумал, что он отказывается отвечать, и шагнул еще ближе. Теперь он видел даже точки на серых зрачках парня.
– - Кто?!
– - Он -- артист... Я...я его на дискотеке встретил... В городе.
– - С чего ты взял, что артист?
– - Ну, он играет на инструменте...
– - Музыкант, что ли?
– - Я не знаю. Он в микрофон орал...
– - Что значит, орал?
– - Ну, это... как бы кричал, значит, всякие слова, а мы это... ну, как бы танцевали...
– - Это диск-жокей, -- хрипло пояснил сбоку омоновец
– - Неправильно, -- вставил другой.
– - Их теперь ди-джеями зовут...
– - Попрошу оставить нас наедине, -- вдруг понял свою оплошность Тимаков.
Омоновцы нехотя, будто наказанные, потянулись к выходу на лестницу, а Сотемский подумал, что начальник зря их выгнал. Парень сказал все, что мог сказать. Или почти все.
Глава девятая
ШОУ-МЭН МЕНЯЕТ ФАМИЛИЮ
Золотовский любил только две вещи в жизни: стройные женские ножки и хороших парикмахеров. Ножки на пять баллов встречались редко, хорошие парикмахеры -- еще реже. Нет, конечно, больше всего Золотовский любил деньги, но когда их очень много, то это уже как бы и не деньги, а цифры с большим числом нулей.
Перед обедом Золотовский подстригся в салоне красоты. Весь церемониал с мытьем головы, стрижкой, подравниваниями, сушкой, причесыванием и приятными разговорами занял не меньше часа, но эти вроде бы потерянные часы Золотовский в зачет жизни не включал. Как любители бани не включают в зачет жизни минуты, проведенные на полке в парилке.
Волосы лежали ровно, один к одному, залысины выглядели уже и не залысинами, а частью высокого лба, расстояние от конца мочки каждого уха до нижнего среза виска можно было замерять до микрона. От головы струился аромат хвои, розы и еще чего-то невероятного, которому, может, и названия-то нет.
– - Надо, Аркадий, тряхнуть стариной, -- обратился он к маленькому лысенькому человечку, сидящему напротив него за длинным совещательным столом.
Черное кожаное кресло пустовало. Складки на верхней части спинки выглядели морщинками на лбу негра. Они напряглись в ожидании, потому что никак не могли понять, почему хозяин впервые за этот год предпочел ему жесткий стул за совещательным столом и почему он уравнял себя с этим смешным губатым человечком.
– - Опять кого-то нужно раскручивать?
– - с легкой, почти неуловимой картавостью ответил гость и пошевелил густыми смоляными бровями.
Такому богатству над глазами позавидовал бы Брежнев. Если бы не крохотный кусочек смуглой кожи под переносицей, они бы издали казались усами.
– - Вот видишь, Аркадий, ты понимаешь меня с полуслова, -- поерзал на стуле Золотовский и только теперь заметил, что у гостя вместо двух золотых колечек в ухе висит одно.
– - А что с Гришей? Неужели умер?
– - Он эмигрировал, -- потрогал мочку Аркадий.
– - Нехорошо вышло. Уехал -- и все. Хоть бы слово сказал. Это не по-нашему, совсем не по-нашему. Если бы совсем не был мертв его отец, то...
– - Я до сих пор благодарен тебе за раскрутку
– - Сейчас такое время, что все нормальные люди стали возвращаться назад, а он...
– - Но Волобуева нет. Ты сам это знаешь...
– - Племянник мой вернулся. Здесь он был скрипачом, а там всего лишь мусорщиком. Я его опять в консерваторию устроил...
– - Тебя устроит пять тысяч "зеленых" в месяц плюс один процент от сбора?
– - А жена его пока боится возвращаться. Говорит, что здесь нестабильно. А я ей...
– - Ладно. Семь тысяч. Плюс два процента от сбора...
– - Но ты представляешь, на нее не действует! Она говорит, я уже не
могу без пальм, а в Москве совсем нет пальм. Ведь в Москве нет
пальм?
– - Сколько ты хочешь?
– - Я ей говорю, при чем здесь пальмы?.. Десять тысяч и пять процентов...
– - И три процента.
– - Тебе жалко несчастных пять процентов для старого друга, готового отдать за тебя жизнь?
Вчера поздно вечером Золотовский все-таки дозвонился до начальника колонии. В бараках уже орали "Подъем!" заспанные дневальные, а по телевизору шли утренние новости. Начальник колонии долго выяснял что-то с начмедом, но потом все-таки решился выдать гостайну: у брата действительно определили рак прямой кишки и жить ему оставалось не больше трех-четырех месяцев.
Золотовский быстрым движением подобрал ноги под стул, налег грудью на стол и выпалил:
– - Четыре с половиной процента.
За время, пока он подбирал ноги и ложился грудью на стол, он умножил десять на четыре, приплюсовал возможные четыре-пять тысяч от ежемесячного сбора и внутренне согласился с не такой уж большой потерей, но в бизнесе, в том числе и шоу-бизнесе, всегда очень важно застолбить за собой право последнего голоса. И он вновь повторил:
– - Четыре с половиной.
– - Хорошо. Я согласен.
Аркадий достал из кармана брюк платок и облегченно высморкался.
– - А с кем работать?
– - спросил он, аккуратно складывая платочек своими миниатюрными пальчиками.
– - Сначала с парнем, потом с девушкой. А еще лучше -- одновременно!
– - Подожди, Эдуард! Мы договаривались об одной единице на раскрутку. Я не выдержу такой запарки!
– - Аркадий, ты же одессит! У тебя же все в этой сфере свои люди!
– - Это я не отрицаю! Но я же не лезу в твои дела и к твоим людям!
Если бы можно было, Золотовский проскрежетал бы зубами, но они были из металлокерамики и могли испортиться. А зубами он дорожил не меньше, чем прической.
– - Аркадий, мне нужны твои связи. Хорошая студия, пару клипов, реклама через "ящик". Живьем никого гнать не будем. Чистая "фанера"...
– - А если оскандалимся?
– - Ну и хрен с ним! Без скандала не бывает популярности.
– - Согласен.
– - Раскрутку по клубам я беру на себя...
– - Эдик, ты очень торопишься. Я тебя не узнаю. В чем дело?