Смертельное шоу
Шрифт:
– - Не пойдет, -- выдавил из себя Аркадий.
– - Почему?!
– - набычившись, шагнул ему навстречу Лелик.
– - Давайте прослушаем с музыкой! Там хорошая мелодия.
– - Сейчас хороших мелодий нет, -- не сдавался Аркадий.
Он стоял у пульта со скрещенными на груди руками и выглядел смешно рядом с толстяком. Видимо, поняв это, он ушел к своему стульчику, плюхнулся в него, закинул ногу на ногу и послушал тишину. Тишина была на его стороне, и он усилил свои претензии:
– - Первое: текст сусальный. Сейчас это не кассово. Второе: бьем мимо имиджа. Наш герой ищет девочку и не находит. Понимаете, не
– - Зря ты, Аркадий, -- все-таки сдался Лелик.
– - Вытянули бы музыкой. Но раз имидж... У нас есть, кажется, то, что тебе нужно...
Тыканье композитора удивило Саньку. У Аркадия на лысине и седых висках были написаны шестьдесят лет. В таком возрасте уже имен вовсе нет, а только имя-отчество, а то и просто одно отчество. Но его-то Санька не знал и неприятно ощутил, что ведь тоже не представляет, как звать-прозвать директора.
– - Ладно. Давай следующую, -- небрежно качнул лакированным ботинком Аркадий.
– - "Воробышек"!
– - уже без прежнего пафоса объявил Олег и покраснел.
– - "Воробышек-воробышек. Нахохлилась опять. Мне поцелуев-зернышек тебе хотелось дать. Но ты махнула крыльями косичек золотых. Как близко в миг тот были мы. И вот исчез тот миг"... Припев... "Воробышек-воробышек. Не надо уходить. У каждой ведь из Золушек принц должен в жизни быть"... И опять певец, значит, после припева, поет: "Сказала, что не пара мы..."
– - Хватит. Это уже ближе к истине. Хотя опять же не совсем то, -поморщился Аркадий и пробурчал лишь себе одному под нос: -Воробышек-вор-р-робышек... Ну, это уже образ. Можно клип лепить. И потом Золушка, принц... Ладно! Лелик, что за ноты на этот текст?
– - Аркадий, поверь мне, это будет хит! Рядом с этой вещью померкнет все!
– - кинулся к электрооргану в соседнюю комнату композитор с детским именем Лелик.
Хвост на его затылке развевался знаменем. А от всей худощавой фигуры сквозила невыплеснутая борцовская мощь.
– - Вот послушай!
– - басом позвал он всех за собой.
Его призывному кличу подчинились все, кроме толстяка. Он все с таким же видом китайского божка сидел у пульта, укрыв животом не меньше двадцати тумблеров, и туоп, бессмысленно смотрел на черную грушу микрофона за стеклом.
Лелик подключил электроорган к сети, артистично вскинул над клавишами пальцы и после вздоха Олега все-таки заиграл. Мотивчик был простенький, но все-таки запоминающийся. Санька не раз видел по телевизору, как запинаются игроки в шоу "Угадай мелодию!", когда им выпадает песня девяностых годов. Такое впечатление, что в конце века композиторы только и делали, что пытались создать образ размытого времени, когда герои стали антигероями, а гении бездарями и, соответственно, наоборот, когда каждый день что-то происходит, но ничего не меняется, а когда меняется, то кажется, что ничего в общем-то и не произошло. Композиторы сумели передать хаос, сами, возможно, того не понимая. Они подбирали звуки с митинговых улиц, подбирали из бесконечной говорильни одних и тех же телегероев, и выходило что-то похожее на зыбкие волны говора. Вроде как что-то звучало, а на самом деле и не звучало.
Мелодия
– - Что-то знакомое, -- снова превратил лицо в печеное яблоко Аркадий.
Кольцо на его ухе смотрелось брелком для ценника. Но ценника не было. Таким людям, как Аркадий, всегда очень трудно определить истинную цену. Он вроде бы ничего не умеет, но продает себя так, что дух захватит, как в антикварном магазине при виде безумно дорогой безделушки.
– - Это не из Мокроусова?
– - упрямо не разглаживал он морщины.
– - Или Блантер?.. Три ноты подряд очень уж знакомы. А-а?
– - обернулся он к двери.
– - Не похоже на Блантера? Не плагиат?
Неподвижная спина толстяка ответила после важного молчания:
– - А мне-то что?
– - Зачем ты так, Аркадий?
– - побледнел Лелик.
– - Я когда-нибудь крал? Ты что, меня не знаешь?
– - Сейчас все крадут. У Бетховена, Моцарта, Гершвина...
– - У Гершвина не крадут!
В дверь вплыл сначала живот, а потом уже весь оператор. В его глазах, в его оплывших щеках, в опущеных плечах, казалось, собралась скука смертная всего человечества. Он безразлично посмотрел на поэта и спросил у него:
– - Клавир есть, композитор?
– - А как же!
– - подпрыгнул на стульчике Лелик и по локти нырнул в баул.
В нем лежало так много бумаг, будто Леликом было написано не меньше сотни симфоний, а если и не симфоний, то штук пятьсот песен -- точно.
– - Вот!
– - гордо воздел он над головой лист с густо исписанным, исчерканным вдоль и поперек клавиром.
– - Вот довазательства!
– - Пошли, -- приказал толстяк.
Даже бумажку с клавиром ему не хотелось нести в другую комнату. Он, раскачиваясь, досновал до правого компьютера у микшерного пульта, тяжко, со вздохом обречения сел и только потом включил его.
– - Давай свои каракули!
Лелик положил листик рядом с клавиатурой. Он смотрел на него так, будто в эти минуты терял его навсегда.
– - Может, помочь разобраться в черновике?
– - предложил он толстяку.
– - Сам разберусь. Не пионер...
От двери операторской Санька разглядел, что на мониторе после тупых тычков по клавиатуре появились виндоузные окошки. Правую верхнюю четверть экрана занимал нотоносец. Ни скрипичных ключей, ни обозначений размеров, основ гармонии и самих нот с такого расстояния он не мог рассмотреть.
Толстяк подвигался на стульчике, утрамбовывая себя, и вовсе закрыл плечом полэкрана. Клавиатура вновь застонала под его пальцами.
– - Ну что?
– - прошел к нему мимо Саньки Аркадий.
– - Щас. Подождать надо, -- вяло огрызнулся толстяк.
– - А кого подождать?
– - Я свежую программку на той неделе установил. Все песни, начиная с сорок седьмого года. Наши, естественно...
– - А раньше, ну, довоенных нет?
– - А зачем?.. В той мелодике сейчас никто даже не пытается работать... Вот, машина отпахала. Программа утверждает, что полного аналога четырех нот в основной теме песни нету.