Смешные люди
Шрифт:
Бабушка Люда сняла со сковороды последний шкварчащий блин и смазала маслом.
– Ну, шиколка кислолицая, – улыбнулась бабушка. – Отведай блинка!
Внук только носом в ответ заорганил.
– Ты что заплаксивил, как осенняя туча?.. Дай перекрестить тебя жаркими поцелуями!
Вскоре Артемий сдался на милость бабушки, лицо его заполыхало смехом. Щёки бледные так и заснегирились.
– Алёша, а вы мальчишку совсем не кормите?
– Кормим, конечно кормим… росой.
– Всё шуткуешь?
– Мам, не беспокойся. Мы, когда
Бабушкины серые газельи глаза были печальны. Она подложила ещё блинов внуку, пододвинула вазочку с клубничным вареньем да чашку с домашней сметаной и сказала:
– Тёмушка, ты кем будешь, когда вырастешь?
– Я… я, бабуль, буду тучепрогонителем…
– Солнцем и водой будешь заведовать?
– Да, буду заведовать.
– Слышал, Алёша?
– Слышал, мам.
– А как у тебя самого с работой?
– Пока никак… Семисложное дело своё я ещё не нашёл, но близок к этому.
– Сынок, я ведь переживаю за тебя.
– Понимаю, не переживай… и ну их, эти разговоры крылечные…
Артемий отставил пустой бокал и выглянул из-за стопки блинов.
– Пап, а что значит: до подвига дюжий?
– Ах, дюжий! – Я стал целовать сына.
– Ты колючий, пусти. Ну, пап, пусти!
Мальчик долго бочился, потом спросил:
– Скажешь про дюжий?
– Хорошо. Сколько ты блинов умял? Много? Да, порядочно. Значит, можно сказать, что и ты дюжий. Это, знаешь, всё равно что крепкий, сильный…
– Конечно, я сильный. А то ж какой! Но разве блины мять – подвиг?
– Не совсем. Как бы тебе объяснить? Смотри, подвиг – это поступок… и не для себя, а для других… Такая вот нехитрая явь. Понимаешь?
– Понимаю. Я, пап, неумильных поступков совершать не буду.
Бабушка смотрела на внука так, как смотрят те, у кого любовь в сердце гостит. Лицо у неё было какое-то осиянное.
– А хотите, я вам песенку спою? – взлетел на табуретку Артемий.
– Хотим, – ответила бабушка тихо, с непередаваемой интонацией в голосе.
Внук, как дирижёр, взмахнул руками и затянул:
У родимого батюшкиДа во зелёном садике,Во зелёном садике,Да под садовой яблонькой,Под садовой яблонькойДа там сидел соловеюшка,Там сидел соловеюшка,Он сидел, громко песни пел.…Плескучая какая-то радость в той песенке была.
Казалось, она входила в самое сердце. Сын же в своей клетчатой рубашке напоминал мне самого себя на одной старой фотографии. Когда-то давно её сделал фотограф на детском утреннике. Так вот, на том снимке у меня левый глаз, как пунцовая астра, цвёл. Это из-за девочки я зацепился тогда с приятелем.
– Малыш, а где ж ты научился петь? –
– Знаешь, – покачнулся на табуретке внук, – а я на студию хожу…
– Ну надо же! А возраст у тебя не подснежниковый, артист?
– Да, подснежниковый…
– Женя Опоченин, мам, студию для детей открыл, – сказал я. – Вот и Артемия нашего приобщает.
– Женя всё один?
– Нет, не один… Аня Шульгина теперь с ним. Севы уже два года как нет, вот они и сошлись. Месяц назад у них родился Егорка.
– Значит, у них теперь Егор и Глеб?
– Да, два пацана.
– А мы с Глебом вместе на студии поём, вот… И знаешь, знаешь, ба…
Внук сбился, почесал затылок, но потом хитро улыбнулся и затараторил:
Сорок амбаровСухих тараканов,Сорок кадушекМокрых лягушек,Кошку драну,Мышь погану, –Кто промолвит,Тот всё съест.В глазах бабушкиных блестели слёзы, её разбирал смех. Артемий тоже разошёлся и похохатывал, да так, что запомидорился нос. Сын успокоился только тогда, когда свалился с табуретки.
– Пойдёмте-ка во двор! – предложил я.
…Двор зарос травой, как молодой кожей рана.
Под нахмуренными яблонями, возле обтерханной ограды, я увидел мотыгу. Когда шёл к сараю, чтобы подточить инструмент, передо мной мышь пробежала. Артемий отскочил, словно укушенный.
Пока внук бабушке, подвязывавшей малину, рассказал про эту мышь, я не только поправил мотыгу, но и обиходил полдвора. Успел перекинуться приветствием и с молодой соседкой Алиной, которая, ломая смущение, сказала: «Ну, здравствуй!», и с её дедом Тимофеем Ивановичем.
Старик Коваленко, как паромщик наваливаясь на свою палку, подошёл к забору и голоском медовым загнусавил:
– Привет, Алёшка!
– И вам того же…
– Ты в отпуску?
– Навроде.
– Кажут, ветеранские отменят… Не слыхал?
– Не слыхал, дедушка.
– В церкву схожу, помолюсь, чтоб и не отменили… Божий храм, известное дело, – он что ось, вокруг которой колесо исправно крутится…
Старик посмотрел куда-то вдаль рыбьим взглядом и, ничего больше не говоря, поковылял к своей завалинке.
«Сдал дед, вон и кожа уже заголубела».
…Я покурил и взялся за мотыгу.
Вскоре клумба, населённая красными и жёлтыми цветами, была освобождена от травы. Почистил основательно под ивой да рябиной, да полянку возле берёзы пёстросорочьей.
Наконец с травой было покончено – мотыга и жара вылизали двор.
Тягучая тишина в ушах звенела, хотелось пить.
Прибежал сын и на забор влез, на щеках его заплясали медные отблески света.
– Пап, а есть трава покаянная? Бабушка Люда не знает…