Смуглая леди (сборник)
Шрифт:
колодца, но ему ее приносили редко, только во время отъезда доктора. (Какой-то странный
огонь сушил его грудь, и, прикладывая ладонь к груди, он чувствовал, как это пламя
поднимается выше и выше - к сердцу, к легким, к гортани.) Раза два в месяц он получал
почту, приносил ее трактирщик - длинный, худой мужчина лет сорока, с висячими усами и
хитрыми глазами.
При его появлении больной оживлялся. В этом человеке все было хитрым,
плутоватым и вместе с тем простым.
сразу кидал на стол кожаную сумку. "Ух! Еле довез!
– говорил он.
– Все плечо оттянула!"
Он вынимал письма и взвешивал их на ладони. "Вон сколько! Только что я зашел к ним -
ну! Как они все закричат, как на меня налетят! Как здоровье? Как настроение? Как что?
Один кричит: "Подождите минутку, я черкну пару слов!" - И другой кричит: "Минуту!"
"Пишите, пишите, - говорю, делать ему все равно нечего, он вам сразу всем ответит."
И они оба смеялись.
Все к его болезни относились серьезно, с боязливым почтением, только этот кабатчик
плевал на нее. Он говорил: "Э, мистер Виллиам, да что вы их слушаете? От этих микстур
да банок и бык ноги протянет. А я такую микстуру привез из города, что от нее покойник
запляшет. Вот зашли бы ко мне".
И то, что трактирщик откровенно презирал его болезнь, было тоже очень хорошо.
Письма большей частью приходили деловые: его о чем-то спрашивали и о чем-то
советовались. Очень много было вопросов насчет репертуара, новых актеров и паев. Под
конец сообщали о смертях и родах и приглашали к себе.
– Опять приглашают?
– спрашивал трактирщик.
– Опять, - махал рукой больной и смеялся.
– Ну и надо поехать, - суровел трактирщик, - а то что так лежать? Так, верно,
долежишься до смерти. Встали, зашли бы ко мне, я бы вам полную кружку этой мальвазии
нацедил, и вы бы хватили и поехали за милую душу. Нет, правда, а?
И Шекспир обещал.
Потом трактирщик уходил, и Шекспир начинал заниматься письмами уже как следует
– снова читал их, делал пометки и клал в ящик тумбочки. Надо всем этим надлежало
хорошенько подумать.
Итак, днем ему было еще чем заняться. Ночь же казалась огромной и
всепоглощающей топью. Вдруг наступала тишина. Свечи уносили, оставляли одну. Окна
закрывали ставнями. Засыпал он с закатом, а просыпался часа в три - тяжелый, набрякший
и все равно сонный. Но заснуть снова уже не мог, а просто сидел и слушал. Дом был
теперь полон тонких, осторожных звуков. Стрекотал сверчок, тикали, хитрые часы из
Нюрнберга, рассыхались и стреляли доски. Каждый час часы звонили и из отлетающей
дверцы выходил толстый, румяный, смеющийся монах: "Dixi, Die, Dixi, Die", -
выговаривали
городом стоял не прекращающийся ни на минуту собачий лай, перекликались все дворцы
города, и он представлял, как тоскливо псам ночью. Ведь только они и не спят сейчас.
Иногда приходил доктор (это происходило после припадков). Он слышал, как Холл
входил, раздевался, переговаривался со служанкой, как скрипела лестница - доктор все
инфузии хранил на первом этаже в особом шкафу и наконец входила Мария, строгая,
молчаливая, со свечой в руках, ставила свечу на тумбочку возле его постели и сразу же
выходила. Доктор появлялся минут через десять. Перед этим еще было слышно, как
стекает вода и звенит тазик (доктор боялся заразы, называл ее по-латыни "контагий" и был
мелочно аккуратен). Холл входил и брал больного за пульс.
– Ну, как у нас дела, - спрашивал он, - кашель не мучает?
Шекспир, улыбаясь, смотрел на него. "Какой смысл ему меня лечить?" - думал он. И
именно потому, что не понимал, какой же именно, при появлении доктора, как бы ему ни
было худо. назло всем. подтягивался, прибадривался и встречал доктора не лежа, а сидя.
– Да все так же, - отвечал он.
– Так же, значит, плохо?
– нарочно недоумевал доктор.
– Да нет, все хорошо, спасибо вам за заботы.
– За спасибо благодарю, - улыбался доктор, - а вот насчет хорошо - это мы сейчас
посмотрим. Вы опять кашляли и вас тошнило?
– И он прикладывал холодную и еще
влажную ладонь ко лбу больного.
– Так как, тошнило вас или нет?
– Нет, не тошнило, просто голова закружилась, резко повернулся, и вот...
– А вот не надо ничего делать резкого - ни по отношению к близким, ни по отношению
к самому себе, - говорил доктор.
– Ладно. Завтра мы сварим вам великолепный элексир!
Прямо-таки бальзам молодости. Вы себя почувствуете воскресшим, ну а теперь сидите
так, не двигайтесь, я хочу послушать сердце.
– Он долго и придирчиво слушал.
– Да, с
таким сердцем еще жить можно.
– Он присаживался на край постели.
– Давайте пульс!
Помолчите немного! Хорошо!
– он отпускал руку.
– А тошнит вас потому, что вы сами себя
не жалеете и не лежите. Ну к чему вы столько читаете, обдумываете что-то, диктуете
всякие письма? Очень это вам сейчас нужно? Вы больной, ну и ведите себя как больной.
Вот Мария говорит, что вы опять зачем-то звали этого сорванца Вилли и что-то ему там
диктовали? Слушайте, да отлично они обойдутся и без вас! Даже обидно - не умели вас